Вот так уходит эпоха.
На 92-м году скончался Валентин Иванович Покровский. Он ушел смертью праведника, во сне.
Академик, орденоносец, награжденный всеми регалиями, которые я знаю и не знаю. Человек своего времени, блестяще прошедший сквозь густой совок застоя, перестройку и даже пост-перестроечное время. Последняя скала системы, рожденной необходимостью «догнать и перегнать», в нашей области инфекционных болезней.
Многие сегодня будут писать о его научном даровании, опубликованных трудах и успехах, я напишу, что помню, о роли Валентина Ивановича в моей жизни.
Тем более что, возможно, я пишу эти строки благодаря ему.
Мама и Валя, как мама его звала, учились вместе в аспирантуре или где-то еще, когда были совсем молодыми. Вообще, они были коллеги и соратники в научных позициях. Много публиковались вместе, писали книги. Это очень важно — иметь единомышленников, а Валентин Иванович был лидером целой группы ученых.
Мама родила меня в 32 года, и по тем временам считалась сильно «старородящей», что и не удивительно. Между мной (1952) и сестрой (1940) лежали — война, эвакуация, дело врачей-убийц, посадка отца и прочие радости конца правления параноидального диктатора. Папа забрал нас с мамой из роддома Института акушерства и гинекологии и повез домой, в барак в Алексеевском студгородке.
На десятый день жизни у меня начался пупочный сепсис. В 1952-м году это был высокий шанс увеличить показатели и без того высокой младенческой смертности. Последовательности событий я не знаю, но мама любила повторять фразу Валентина Ивановича (первая его фраза о моей жизни): «Лидка, сиди дома, я сейчас приеду». Он приехал и привез американское лекарство — пенициллин, так что я ему обязан по факту выживания от послеродовых осложнений.
Второй раз был в 1968 году. При поступлении на биофак я сдал биологию и химию на пятерки, но математику провалил, потому что решил все задачки правильно, только ни одна из них с ответами не сошлась. Там отнял с ошибкой, тут знак перепутал и так далее.
Папа где-то в лесах со своими тепловозами, маме надо на холеру, по-моему, в Саратов, а я не могу решить, куда мне поступать. Мама звонит Валентину Ивановичу и просит поговорить со мной, чтобы я шел в медицинский, а не болтался год, ожидая биофака опять. Валентин Иванович сказал мне своим густым голосом: «Иди во врачи, не пожалеешь!» Тут и папа позвонил, сказал: «Врач — он и на войне, и в тюрьме врач, не пожалеешь!» Ну я и пошел во врачи.
В 1974 году я стал ходить к Валентину Ивановичу в научный кружок на кафедру. Он был человек открытый, улыбчивый и добрый к нам — молодым и шустрым, но глупым. Так получилось, что свою первую научную работу я сделал по диагностике респираторных заболеваний в период сезонного подъема заболеваемости. Сидел ночами один в лаборатории и смотрел в иммуно-флюоресцентный микроскоп. Принес Валентину Ивановичу на конкурс студенческих работ, он похвалил меня и сказал, что нужно сосредоточиться на диагностике кишечных инфекций. Но первая инфекция была ближе к дому, и я продолжил заниматься вирусами.
Оглядываясь назад, я понимаю, что его поведение со мной было challenge для меня, ну, как вызов: мол, покажи, на что ты способен. Это очень стимулировало меня по жизни.
В восьмидесятых Валентин Иванович приезжал ко мне в реанимацию, как правило, на дежурствах, смотрел больных, когда ему было надо, мы делали это не всегда афишируя, он уже был главным инфекционистом СССР, и его официальный приход был бы большой морокой для него и для тех больных, которых ему нужно было посмотреть и проконсультировать. Такие осмотры были согласованы с моим шефом Еленой Северьяновной Кетиладзе, и все были довольны.
Дальше у меня пошел набор высоты. Я оказался в Ташаузе (Дашховуз) во время эпидемии гепатита Е. Я описал ему, что там творилось. Валентин Иванович собрал, организовал и выслал в Ташауз реанимационную бригаду с двумя барокамерами для спасения беременных. Мы развернули 30-коечную реанимацию, где делали все — от родов до спасения жизни новорожденных и их матерей. Если бы не Валентин Иванович, они бы, большинство, умерли бы, в области не было таких реанимаций, да и в республике тоже.
В жуткую советского стиля схватку, которую вызвала моя докторская, защищенная в конце-концов в 36 лет (это в СССР, это медицина, знающие поймут!), Валентин Иванович не вмешивался. Теперь я понимаю, я был для него праймером на тот момент, работа была неубиенная, с мировой известностью, и он все прекрасно понимал. Но мама есть мама, встретив его на ученом совете, она стала ему рассказывать, как меня травят, на что он ей сказал вторую фразу о моей жизни: «Не волнуйся, Лидка, твой Мишка только зубы точит!»
Годы шли, я был уже в CDC (Центры по контролю и профилактике заболеваний США), и в середине 90-х с мы Татьяной Яшиной практически (это отдельная история) первыми показали, что вирус гепатита G — это не гепатотропный агент и к гепатитам, как болезни, не имеет никакого отношения.
Я понимал серьезность такого заявления, деньги на исследования уже пошли по определенным каналам. Я проинформировал всех грандов в нашем мире как в Атланте, так и в Москве. Валентин Иванович вызвал меня в Академию, посадил напротив, послушал, поспрашивал. Потом так внимательно посмотрел своими глубокими темными сине-лазуревыми глазами, как в душу влез, и сказал (третья фраза): «Ладно, я тебе верю!» Никаких подробностей не знаю. Но, слава Богу, мы оказались правы.
Последний раз мы говорили с ним недавно, два года назад. Я звонил из Атланты, спросил, хочет ли он, чтобы я приехал на его 90-летие и какой сделать доклад. Он обрадовался, сказал, что все равно какой доклад, и четвертая фраза: «Только аккуратно!» (В смысле не строй из себя американца.) Я сделал скучный доклад. Надо слушаться старших.
Светлая память Валентину Ивановичу.