День первый
Рассказывая о своем ВИЧ-статусе, я и не догадывался, что обрекаю себя на вечные расспросы: «Как себя чувствуешь, не болеешь?» – интонация говорящего всегда участливая, с легкими нотками сладости в голосе, и всегда одно и то же движение головы снизу-вверх, немного под углом: будто шею схватила непроизвольная судорога. Я понимаю, что это проявление заботы и любви, но благодарности за сопереживание не испытываю, потому что не знаю, как на самом деле себя чувствую и всегда отвечаю: «привычно». Вряд ли мне плохо, но точно и не хорошо. Привычно.
Начало августа 17-го года. Я поднимаюсь по ступеням желтого дома (он же МГЦ СПИД); «в желудке своем чувствую какое-то несносное одиночество», потому что анализы нужно сдавать натощак.
В очереди человек 15.
– Кто последний к врачу?
– Там женщина была с парнем.
Женщины, как вы понимаете, нет – ушла, не дождалась. И был ли у нее парень – останется тайной. Начинается некоторая суматоха, в ходе которой выясняется, что не все отчетливо представляют, в какой очередности следует идти ко врачу. Тогда инициативу проявляет рослый, спортивный парень, он скрупулезно выстраивает цепочки людей «а вы за кем?», «а вы?».
Когда неопределенность рассеялась и каждый точно знал свое место, парень не остановился и продолжил что-то дотошно выяснять. В очереди происходит перемена: если пару минут назад все с охотой участвовали в акции «кто за кем», то сейчас он стал обузой, вовлекая всех нас в уже ненужную деятельность. Я, также, как и многие, делаю вид, что не замечаю его, но его суета мне понятна.
Оказываясь в ситуациях, когда от нас ничего не зависит, мы всеми силами пытаемся вернуть потерянное чувство контроля и выбираем для этого самые разнообразные способы. Каждый справляется с тоской по-своему, особенно, оказавшись в узком коридоре, стены которого пропитаны не только страданиями, но и надеждой – чрезвычайно двояким чувством, которое способно не только окрылять, но и как следует шарахнуть оземь. Очереди в МГЦ СПИД тому подтверждение.
Когда я пишу «2, 3, 4 часа в очереди» – это не гипербола, не литературный прием. Английское слово «patient», в переводе означающее и «пациент», и «терпеливый», чрезвычайно точно, а, главное, разносторонне описывает каждого из нас, оказавшегося в поликлинике; мы и есть терпилы, ну или смиренны – как вам удобнее.
Каждый раз, когда кто-то не выдерживал и уходил, я радовался. Помню, как сейчас, эту тонкую душевную пытку: наполненный людьми коридор, сырой воздух, а за окном уже проявился теплый и светлый день, и солнце пробивается сквозь зеленые кроны деревьев. Я сдался и ушёл, с той самой воспеваемой надеждой, что завтра очередь будет меньше.
День второй
Снова поднимаюсь на второй этаж МГЦ СПИД, бедный мой желудок сжимается и страдает без завтрака уже второй день, боль придает мне решимости и притупляет чувства. С суровым лицом подхожу к гардеробу, где встречаю полную женщину лет 55, она тяжело ступает, но медлительность ее компенсируется громкими и жалостливыми обращениями ко вселенной:
– В такую даль ехать! В такую рань вставать! Зачем? – вздыхает и плечи ее опускаются, от чего она, кажется, становится ниже.
Слова этой женщины, ее интонации заставили меня присмотреться к ней и понять, что страдающих в этом мире много. К примеру, эта женщина: она просто, даже где-то бедно одета, тяжело передвигается. Когда я додумываю ее судьбу, мне представляется, как она на ватных ногах собирается, идет к метро, а, может, и до метро добирается на автобусе, утро, час пик, возможно, ей не уступили место, и в давке она старается сохранить не только равновесие, но и достоинство. Её душу терзают те же страхи и сомнения. Она все о себе понимает и, возможно, знает, как доживет свой век.
Обычно, в один кабинет две очереди: одна – к сестре, за рецептами, другая – на прием к врачу. В этот раз очереди объединились в одну. Каких-то ярких воспоминаний и впечатлений от 4-х часов ожидания у меня не осталось. Помню лишь, как парень, пришедший одним из последних, все норовил проскочить без очереди, и начал он делать это настойчиво, по-хамски. Его никто не пропустил. Я рассказываю о нем, чтобы у вас не было превратного и идеализированного представления об очереди – с одной стороны, и с другой, это одна из тех трудностей, с которыми нет-нет да и сталкиваешься в МГЦ СПИД (как и во многих других учреждениях) – невоспитанные и наглые люди. Их конечно, можно оправдать, но нужно ли? Чего точно не нужно делать – пропускать их.
Не успеваю закрыть за собой дверь в кабинет, как врач сходу спрашивает меня:
— Вы – Брагин?
— Да. — настороженно отвечаю.
— Вас перевели на другой участок.
Оказалось, что теперь у меня другой врач-инфекционист и нужно идти в другой кабинет. Тут я начинаю чувствовать две одновременно нарастающие и захватывающие меня эмоции: ярость и страх.
Ярость — потому что два дня, я, как проклятый, стоял в очередях, в надежде попасть на прием ко врачу, попадаю на прием, а врач-то нужен другой. И нет никаких способов донести это до пациента раньше, чем через 4 часа ожидания. Повесить, к примеру, на дверь объявление, что некоторые из вас переведены на другой участок – подробности в регистратуре при предъявлении паспорта. Никому в голову это не пришло. Действительно, подумаешь, 4 часа – это ж не вся жизнь. Я не могу сюда вставить нецензурную лексику, прошу вас самим додумать трехэтажный мат, которым сопровождались эти мысли. Его там было достаточно.
Страх — почему меня перевели: что-то в анализах то или не то? Обычное перераспределение? До сих пор я не знаю причину перевода, а тогда растерялся и не спросил.
Около кабинета, в который мне нужно было идти, никого нет. Это меня тоже настораживает: почему в соседний кабинет человек 20 сидит, а здесь пусто? Кстати, на этот вопрос я еще не нашел ответ, для меня это непостижимая тайна и загадка. Можно же равномерно распределить потоки? Тогда и у врачей работа будет, и пациенты меньше будут под дверью сидеть.
Постучал в дверь, захожу, предварительно прочитав имя врача на табличке, ничего перед собой не вижу, сажусь на стул и рапортую: «Здравствуйте, Елена Леонидовна, меня зовут Игорь Брагин, меня к вам перевели». — Разгоряченно, но стараясь сдерживать эмоции, кладу паспорт на стол. В кабинете повисла пауза, сидящая передо мной женщина не находит, что сказать, и только из-за спины я слышу робкое и обескураженное: «Елена Леонидовна — это я». Мне сразу стало неловко за себя и боевой настрой как рукой сняло. Получил рецепты на лекарства, «направление на анализы».
Путь в аптеку не близок, но и не далек, все те же люди в метро, тот же подсчет станций «а, еще две и выхожу».
Когда входишь в зеленые двери, направо – обычная аптека, налево – необычная – по рецепту.
Передо мной стоит взрослый мужчина, в его кармане раздается привычная уже всем телефонная трель, он подносит аппарат к уху и шепотом разговаривает, слов его мне не разобрать, зато удается рассмотреть наполненный ярости взгляд и оскал фармацевта, от злости, на ее голове, аж дергается прическа, которая уже не так пышна, как ей кажется.
– Мущщщина с телефоном, можно выйти поговорить, а? – доносится её скрипучий голос, будто старую дверь открыли. Сразу видно человека советской закалки – в худшем из смыслов. Человек, наделенный маленькой властью, но придающий это власти огромное значение.
– Извините – растерянно отвечает он.
На одной из полок угрожающе написано большими буквами «СПИД». Здесь должна быть вставка о том, что ВИЧ – не приговор и т.д., но давайте посмотрим правде в глаза: у нас не самые лучшие лекарства, очереди в поликлиниках, слабая выявляемость заболевания, недостаточное финансирования, суровый климат. У нас жизнь суровая. Так зачем тешить себя иллюзиями? Конечно, ВИЧ в России не смертный приговор, но то, что это приговор к каторге – однозначно.
– Здравствуйте – улыбаюсь и аккуратно кладу рецепты на столешницу. Фармацевт достает из ящика коробочку и проталкивает ее через окошко. Коробочка скользит по прилавку и чуть не падает на пол, успеваю поймать.
— Спасибо.
– Угу. – не раскрывая рта она мычит мне в ответ, что с некоторых диалектов переводится как «не за что», «до свидания», «всего доброго» – в зависимости от трактовки.
По пути к метро обращаю внимание на вырастающую из панельных домов башню Останкино и задумываюсь, когда весь этот комплекс вспомнит о проблемах людей, живущих в России, а не «там», и людей, живущих в России с ВИЧ, в том числе. А потом меня передергивает: «Может, даже и хорошо, что они молчат, потому что кто знает, что они скажут?»
Послесловие
В первой части этого текста я писал, как неловко мне отвечать на вопрос: «как ты себя чувствуешь», но это совершенно не значит, что дружеская поддержка обременительна и презренна.
Расскажу еще одну историю. Когда я узнал, что меня перевели к новому врачу, то первые несколько дней переживал из-за этого. Нет, я спокойно спал, сытно ел и разум мой не был омрачен думами об окончательном и бесповоротном, но...
В эти дни я встретился с хорошим другом и, по наитию души, и в том числе, чтобы избавиться от страхов решил не выплеснуть на него все то, что было внутри, но вынести это за пределы себя, чтобы все это растворилось в окружающем пространстве и исчезло. Друг был занят ремонтом, единственное, что его беспокоило – выбор кресел, которые удачно будут сочетаться со столом, и как я не пытался сказать то, что накипело, всегда нарывался на стену безразличия.
Вывод о том, что никого не волнуют твои проблемы меня не устраивает. Я верю в солидарность и общность людей, в их человечность, также я понимаю, что каждый из нас по-своему слаб, и не всегда способен поступить правильно. Я-то точно не всегда поступаю правильно, хоть и очень стараюсь, вы, дорогие читатели, думаю, тоже не образцы для подражания. Как минимум, это нас и объединяет.
У меня наивные представления о мире, но чуть больше любви и участия никому не навредит. Я говорю сейчас не о себе; есть люди, нуждающиеся в вашей поддержке и человечности. Цинизм – прекрасное качество для сатирических и иронических заметок, он помогает обнажить и преподать в известной форме то, что нас пугает, другое дело – человеческая душа, трепещущая, бросаемая из стороны в стороны. Эта метущаяся душа нуждается в любви.
Возможно, вы немного удивлены названием статьи – «Трудности перевода», но я бы хотел, чтобы эта статья была не только о ВИЧ, но и о языке, на котором мы друг с другом разговариваем: будь то общение с самим собой, в очереди, в кабинете врача, с лучшим другом или фармацевтом. Мы способны остаться людьми даже в нечеловеческих условиях.
