«Вирус в клетке»: Перебои с лекарствами от ВИЧ в колонии

Наталья (она попросила называть ее этим именем) до последнего не хотела ехать к сыну на длительное свидание. Ей трудно было на него смотреть: в последние несколько лет он стал мрачным, агрессивным. Похудел, начал странно двигаться — как на шарнирах. Разговаривать с ним было невозможно. Но все-таки это сын, нужно повидаться. Она решила съездить, но не оставаться на все разрешенные три дня, а уехать уже на следующий.

«Я приехала и не узнала его, — говорит Наталья. — Мне как будто вернули того доброго и веселого мальчика, каким он был до наркотиков, до диагноза и колонии. Он поправился, стал бодрым, улыбался. Мы постоянно смеялись, как в детстве. Я так жалела, что написала заявление о длительном свидании всего на три дня».

«Он почему-то думал, что с ним ничего не случится»

У Бориса, сына Натальи, ВИЧ. О своем диагнозе он узнал шестнадцать лет назад — в начале двухтысячных. Ему было восемнадцать, и после школы он собирался пойти в армию. Но на медкомиссии у него обнаружили вирус. Борис вернулся домой и долго смотрел в окно: «Представляешь, мам, у меня теперь ни семьи, ни детей, ни жизни никакой не будет».

Он знал, что может заразиться: в их компании был парень с ВИЧ, и они пользовались одной иглой. Но почему-то Борису казалось, что с ним ничего не случится. К тому же срочно нужна была доза — терпеть не было сил.

Борис начал принимать наркотики, когда ему было пятнадцать лет. Они с матерью переехали в новый город и первое время жили в съемной квартире. Борису было скучно: ни друзей, ни знакомых — все они остались в Сургуте и теперь были за тысячи километров от него. Пока мать была на работе, он подружился с соседом, а тот сидел на героине. Так и началось.

Через несколько лет Борис ограбил человека, потому что ему понадобились деньги на наркотики. Он попал в колонию в Белгороде, и там ему назначили антиретровирусную терапию. «Я хотел лечиться, но от медикаментов мне постоянно было плохо, — говорит Борис. — Меня тошнило, кружилась голова. Так что я несколько раз начинал их пить, а потом бросал».

В колонии Борис переболел туберкулезом, его самочувствие постоянно ухудшалось. Зато он перестал употреблять наркотики: если у кого-то из заключенных они и появлялись, то стоили бешеных денег, покупать их Борис не мог. На волю он вышел с твердым намерением — больше никогда не притрагиваться к шприцу. Но когда он вернулся домой, все закрутилось по новой. «Люди, которые употребляют наркотики, видят друг друга издалека, — говорит его мама. — Вот мы идем с ним по улице, мимо вроде нормальный парень проходит. А Боря мне говорит: «Смотри, мам, и этот наркоман». Их как будто друг к другу притягивает».

Сейчас Борису тридцать четыре года, и четырнадцать из них он провел за решеткой. В первый раз, отбыв срок и выйдя на волю, он встретил старых приятелей и быстро сорвался: наркотики — кража — колония. Во второй раз повторилось то же самое. «В третий раз, когда Боря отсидел срок и приехал домой, он выглядел как сумасшедший, — говорит Наталья. — Ему постоянно что-то мерещилось, он был дерганый. Я разговаривала с сотрудниками местного центра СПИД. Они сказали, что это вирус так влияет на его нервную систему». В этот раз Борис удержался и не стал принимать наркотики. Но чтобы хоть как-то их компенсировать, начал выпивать. Ему хватало совсем немного — после пары рюмок он становился буйным. В итоге все снова закончилось колонией.

«Когда я приехал отбывать новый срок, у меня взяли анализы, — говорит Борис. — Они оказались плохими: вирусная нагрузка была больше пяти миллионов копий. Я ни с кем не общался, и мне постоянно хотелось спать». Ему в очередной раз назначили терапию. Она состояла из трех препаратов: Интеленс, Зидовудин и Ламивудин. К этому моменту Борис уже перестал надеяться, что какие-то медикаменты ему помогут. Он был уверен, что умрет. Но терапия вдруг стала давать результат. Через три недели после начала приема препаратов он проснулся и впервые за долгие годы почувствовал прилив энергии. Потом стала восстанавливаться память: он заметил, что теперь может запоминать чужие имена и номера телефонов.

Однажды он позвонил матери и сказал: «Я хочу жить». За четыре месяца вирусная нагрузка снизилась до 879 копий. Дальше все становилось только лучше: Борис поверил, что однажды вирусная нагрузка в его организме снизится до неопределяемой, и тогда он сможет завести семью и «жить нормальной жизнью». Он даже познакомился по телефону с девушкой из родного города и стал думать, как рассказать ей о своем диагнозе, чтобы не напугать. «Я кроме колонии-то ничего и не видел, — говорит Борис. — Хочется, чтобы все это закончилось. Чтобы появилась семья, домашний уют, спокойствие. Я начал постоянно мечтать об этом». Несколько недель назад Борис пришел в санчасть за медикаментами, но выяснилось, что Интеленса больше нет — закончился. Вместо него теперь будут выдавать другой препарат — Калетру.

Если человек принимает комбинированную АРТ (антиретровирусную терапию), то делать это нужно регулярно, без пропусков. Заменять один препарат на другой можно только после консультации с врачом и под его наблюдением. Если в приеме препаратов возникают какие-то сбои или человек, например, вместо трех начинает принимать всего два препарата, у него может выработаться резистентность к одному или даже к целой группе медикаментов, и тогда надо полностью менять комбинацию.

Борис решил, что не будет принимать Калетру, у него были кое-какие запасы Интеленса. «Три дня назад я принял последнюю таблетку, которая у меня была», — говорит он. — Новую партию так и не привезли». Кроме него в колонии еще одиннадцать человек с ВИЧ, которые ждут препаратов. Кое-кто из них начал принимать Калетру, но от нее заключенным стало плохо. Как утверждает Борис, у одного из его товарищей после смены медикамента даже «почернели ноги». Сам он решил дождаться, пока в колонию снова привезут Интеленс. Но когда это случится, никто не знает. «Пока что я чувствую себя нормально, но снова появилась сонливость, — говорит Борис. — Энергия куда-то исчезает. Я боюсь, как бы не стало хуже. Я только поверил, что у меня есть будущее. Мне не хочется его потерять».

ВИЧ-положительные и места лишения свободы

На сегодняшний день в России около 600 000 человек находятся в местах лишения свободы. Примерно 63 000 из них ВИЧ-инфицированы — это больше 10 %. Около 25 % смертей в исправительных учреждениях происходят из-за ВИЧ. Сколько заключенных на сегодняшний день получают АРВ-терапию, точно сказать невозможно. В целом ситуация с препаратами в местах лишения свободы не хуже, а то и лучше, чем в среднем по России. Например, в 2017 году только треть россиян с ВИЧ получили АРВ-терапию за счет государства. «Насколько я знаю, для лечения заключенных закуплено чуть больше 28 000 годовых курсов», — говорит Алексей Михайлов из Международной коалиции по готовности к лечению. То есть в местах лишения свободы медикаментами обеспечены чуть меньше половины заключенных — в лучшем случае.

Для того чтобы обеспечить терапией каждого жителя России, бюджетных денег просто не хватает. Бюджет Минздрава на лекарства для ВИЧ-положительных на 2018 год составляет 21 600 000 000 рублей. Число россиян, у которых обнаружен вирус, приближается к миллиону. «Есть разные схемы АРВ-терапии. Тем, кто только начинает лечение, подходят схемы первой линии. Как правило, они самые недорогие — от 10 000 до 12 000 рублей в год на пациента. Но препараты второй, третьей линии стоят значительно дороже — доходит и до 300 000 рублей в год. На рынке появляются дженерики, но и они по стоимости сопоставимы с ценами брендов. Чтобы медикаментов хватило на всех, нужно либо увеличение бюджета, либо снижение цен», — говорит Михайлов.

Сообщения о том, что заключенные не получают медикаментов или получают их с перебоями, поступают постоянно. Летом 2018 года Российское общество людей, живущих с ВИЧ, направило в комитет ООН против пыток альтернативный доклад, где рассказывается о том, что ВИЧ-положительные россияне часто не могут получить доступ к лечению и тестированию на иммунный статус и вирусную нагрузку. В докладе приводится больше десяти примеров того, как в разные годы заключенным с ВИЧ отказывали в терапии. Например, в 2012 году НКО «Зона права» зафиксировала «случай значительной боли и страданий человека» в СИЗО № 6 УФСИН по Московской области: заключенный семь месяцев не получал АРВ-терапию. В 2015 году в ИК-5 УФСИН по Тамбовской области заключенный с ВИЧ и гепатитом С не получал нужные медикаменты с апреля по декабрь.

«Часто бывает так, что в исправительном учреждении есть только два препарата из трех, нужных для комбинации, — говорит руководитель правозащитной организации «Зона права» Сергей Петряков. — Заключенным говорят, чтобы они какое-то время принимали два препарата, а потом, может, и третий появится. Но при таком «лечении» организм становится невосприимчив к лекарствам, и тогда нужно подбирать уже новую схему — более мощную». Как объясняет Петряков, перебои с лекарствами чаще всего возникают из-за «безалаберности должностных лиц».

Согласно постановлению Правительства от 2012 года, закупками для учреждений ФСИН в России занимается Минздрав. «ФСИН формирует заявку из тех, которые поступают от его региональных управлений. Потом эта заявка поступает в Минздрав. Тот проводит торги и передает закупленные лекарства во ФСИН, ФСИН распределяет медикаменты по субъектам, а те — по конкретным учреждениям», — объясняет Сергей Петряков. По его словам, в этой схеме часто случаются сбои. Во-первых, чтобы лекарства вовремя дошли до заключенных, Минздрав должен своевременно получить заявки на закупку от ФСИН. Это происходит не всегда. Также у Минздрава часто возникают проблемы с проведением торгов. Например, в 2015 году из 56 аукционов, которые проводились для ФСИН, 28 не состоялись.

В общественную организацию «Зона права» поступили десятки звонков из разных регионов: заключенные и их родственники жаловались на то, что в местах лишения свободы нет АРВТ. В 2016 году «Зона права» обратилась в Генпрокуратуру РФ с просьбой провести проверку. Факты подтвердились: оказалось, что в 2015 году ФСИН вовремя подал в Минздрав заявку на лекарства и средства диагностики. Общая сумма заявки составляла 2 300 000 000 рублей. Но в итоге препаратов поставили всего на 1 989 000 000 рублей, и в учреждениях ФСИН возник дефицит лекарств. Дело в том, что лоты изначально были выставлены по завышенным ценам — возможно, это произошло из-за колебаний курса валют. Чтобы исправить ситуацию, ФСИН организовала перераспределение медикаментов между регионами, пересмотрела некоторые схемы терапии и запустила еженедельный мониторинг обеспеченности лекарственными препаратами. По словам генпрокурора РФ Юрия Чайки, эти меры «позволили на некоторое время снизить напряженность с дефицитом медикаментов. Но не решили проблему в целом».

Нехватка лекарств — далеко не единственная проблема тюремной медицины

На сегодняшний день проблема с поставками лекарств во ФСИН стоит уже не так остро. Но все-таки сообщения о перебоях периодически поступают. «Минздрав осуществляет бюджетные закупки, и их с каждым годом все больше, — говорит глава правозащитной организации «Русь сидящая» Ольга Романова. — Но заключенные по-прежнему просят лекарства. Причем не только для АРВ-терапии. Чаще всего обращаются за самыми простыми препаратами: Цитрамоном, Фесталом, Антигриппином».

Впрочем, нехватка лекарств — далеко не единственная проблема тюремной медицины. «По инструкции, если человек заболел и ему прописали лекарство, он не может просто взять его и хранить в тумбочке, — рассказывает Романова. — За ним нужно приходить в санчасть и стоять в очереди. Если ты почувствовал себя плохо, если у тебя поднялась температура, если случился приступ посреди ночи — терпи».

«Чтобы понять, как устроена тюремная медицина, нужно самому побывать за решеткой», — говорит Руслан Вахапов, руководитель ярославского отделения фонда «Русь сидящая». «Я отбывал срок в Ярославской ИК-1. Врача из нашей санчасти мы называли Зеленкиным, — вспоминает правозащитник. — Это был пожилой человек, от которого с самого утра пахло перегаром. Прозвище свое он получил, потому что от любого недомогания предлагал или зеленку, или чеснок. Впрочем, чеснок нам взять было негде. Оставалась зеленка».

Вахапов вспоминает: если кому-то требовалось было обратиться в санчасть, для начала нужно было записаться через старшину отряда. Можно было сделать это и самому, но тогда приходилось просить сотрудника администрации, чтобы он выпустил из камеры. «А зачем ему это делать? Он, может, и не выпустит», — говорит Вахапов. Если удавалось записаться, то нужно было ждать приема. В колонии одновременно находились около восьми сотен человек. Прием у терапевта шел с 10 утра до 12 часов дня. «Допустим, к нему записались двадцать человек. Тогда на каждого у врача будет по шесть минут», — объясняет правозащитник.

Когда Вахапова перевели в СУС (строгие условия содержания), он познакомился с ВИЧ-положительными заключенными. «У них происходило такое, что терапия закончилась, и целый месяц человек ее не получает, — говорит Вахапов. — Однажды пришел спецназ и сильно их избил, так что повсюду была кровь».

Андрей (имя изменено) несколько лет назад отбывал наказание в той же самой колонии. В 2011 году его осудили по статье 228 — незаконное хранение, приобретение и перевозка наркотиков без цели сбыта. Пока шел судебный процесс, он узнал, что у него ВИЧ. Андрей слышал, что в колониях бывают перебои с терапией, поэтому сразу решил ее не начинать. На воле родственники покупали ему лекарства для поддержки иммунитета и для печени. «Я с трудом добился, чтобы их пропустили на территорию колонии», — говорит Андрей.

По нормам ВИЧ-позитивным заключенным полагается дополнительное питание. Но, по воспоминаниям Андрея, «вместо масла давали странную субстанцию вроде маргарина, которая почти не плавилась», а вместо молока — разбавленное в воде сгущенное молоко. «Я постоянно писал жалобы и попадал в ШИЗО, — говорит Андрей. — Иногда били, но не до крови, потому что боялись заразиться. В печень тоже старались не попадать — она у меня больная, и сотрудники колонии знали, что я могу умереть. Зато могли отбить ноги от паха до пяток».

Однажды Андрей попал в больницу из-за варикозного расширения вен. Там он познакомился с заключенными из соседних колоний. У нескольких из них была ВИЧ-инфекция в последней стадии. «Им было очень больно, началось гниение костей, — говорит Андрей. — Им нужны были сильные обезболивающие, но им их не давали. Несколько раз я даже делился своими».

«В Свердловской области врачей-инфекционистов в колониях практически нет»

В 2016 году правозащитная организация «Зона права» подготовила неправительственный доклад «Тюремная медицина в России», в котором рассказывается о главных проблемах с оказанием медицинской помощи в местах принудительного содержания. Авторы доклада пишут о том, что лечебно-профилактическим учреждениям и медицинским подразделениям уголовно-исполнительной системы не хватает финансирования. По данным с официального сайта ФСИН РФ, в 2013 году государство выделило на лекарственное обеспечение учреждений УИС около 2 000 000 000 рублей, хотя потребность составляла около 6 000 000 000. Данных за последующие годы в открытом доступе нет. Но, как пишут авторы доклада, учитывая предыдущую динамику и состояние экономики, можно с большой степенью уверенности говорить, что проблема не решена.

Еще одна проблема — нехватка кадров. Из-за маленького финансирования и непрестижности работы в учреждениях системы исполнения наказаний мало квалифицированных работников и узких специалистов. Самые дефицитные специальности — инфекционисты, неврологи, онкологи, хирурги, стоматологи и гинекологи.

«Не знаю, что происходит в других регионах, но в Свердловской области врачей-инфекционистов в колониях практически нет», — говорит Людмила Винс из екатеринбургского центра социальной помощи «Луна». Организация проводит семинары для ВИЧ-положительных заключенных: рассказывает о терапии и о том, как правильно ее принимать. Винс приводит недавний пример: «В одной из колоний — достаточно благополучной — молодой человек, который ранее отказался от терапии, почувствовал себя плохо. К тому же он получил не очень хорошие результаты анализов. Он обратился в санчасть, чтобы ему назначили терапию, но в этой колонии не было врача-инфекциониста. Пришлось направлять запрос в вышестоящую инстанцию — МСЧ (медико-санитарную часть). Ответ пришел, и заключенный все-таки начал принимать терапию. Но это случилось только через четыре месяца после того, как он за ней обратился».

Есть и еще одна причина, по которой заключенные часто не могут получить терапию. Как объясняет Винс, попадая в СИЗО, некоторые люди пишут официальный отказ от лечения. Обычно это люди, которые находятся под влиянием стереотипов о «вредности» терапии, или те, кто не понимает, что это такое. Часто это происходит с наркозависимыми, которые еще не успели осознать необходимость лечения. «В колониях у них начинаются проблемы со здоровьем, они хотят начать лечение, но у них в медицинских картах уже есть бланк с официальным отказом», — говорит Винс. По ее мнению, нужно не только обеспечивать заключенных лекарствами, но и проводить разъяснительную работу. Многие сами отказываются от лечения или бросают пить медикаменты, столкнувшись с побочными эффектами.

«Наркотики купить было чуть ли не проще, чем картошку»

«Я, бывает, поставлю кружку в ячейку, а потом забуду про это. Начинаю ее повсюду искать, нервничать, — говорит Алексей. — Память с каждым днем становится все хуже. А еще спать хочется, слабость, нервные срывы. Дважды я лежал в санчасти с температурой 39. Ее сбивали до 37, а потом отправляли на амбулаторное лечение».

Алексей узнал о том, что у него ВИЧ, в 2008 году, когда впервые отбывал наказание в колонии. «В 1999 году в Москве наркотики купить было чуть ли не проще, чем картошку, — говорит Алексей. — Мне тогда было четырнадцать лет, вот я и ввязался в это по глупости. Периодически я переставал употреблять, выходил на работу. Одно время был личным водителем у известного хирурга, потом открыл свой небольшой бизнес по продаже подержанных запчастей. Но каждый раз я в итоге срывался». В колонию он попал из-за наркотиков. Алексей уверен, что ВИЧ он заразился в изоляторе: вместе с ним сидели три человека, и на всех был один шприц. «Тогда, в двухтысячных, даже в колонии достать наркотики было легко, — говорит он. — Ребята, которые сидели со мной, говорили, что здоровы. Оказалось, кто-то соврал».

В 2015 году, уже в другой колонии, Алексей начал терапию. На тот момент его вирусная нагрузка составляла 300 000 копий. «Мне назначили три препарата, месяц давали их, а потом аптекарша ушла в отпуск, — говорит Алексей. — Я сделал перерыв, потом снова начал пить препараты, но отказался от одного из них, потому что плохо себя чувствовал. Я же не знал, что из-за этого станет только хуже и что нельзя прерывать лечение или уменьшать количество препаратов». Потом Алексея этапировали в другую колонию — ту же самую, где находится Борис. Алексей тоже начал принимать схему из трех препаратов, среди которых был Интеленс. Помогала ли она ему, он не знает: врач-инфекционист появлялся в колонии раз в несколько месяцев, анализы у ВИЧ-положительных заключенных никто не брал. «Я обращался к медикам, но они предлагали мне только лекарства от простуды, — говорит Алексей. — Они же ничего не понимают в этом, нужен был инфекционист, а его постоянно не было».

Теперь, когда Интеленс закончился, Алексей регулярно пишет жалобы в городскую и районную прокуратуру. В июле он подал в суд на медико-санитарную часть, которая отвечает за лекарства в его колонии. Дело должно было слушаться в начале сентября, но на сайте суда говорится, что заседание отложено. Причина — «истребование доказательств».

По словам Сергея Петрякова, в подобных ситуациях самые эффективные способы добиться лечения — это административные иски против администрации колонии. Бывает и такое, что заключенные обращаются к правозащитникам и журналистам, поднимают шум, и «магическим образом дефицитные препараты материализуются». Правда, есть риск, что лекарства появятся только у тех заключенных, которые публично рассказали о своей проблеме. «У тех, с кем мы работали, медикаменты появлялись, — говорит Петряков. — У остальных — нет».

Впрочем, ни Борис, ни Алексей шума поднимать не хотят. Они попросили не раскрывать их имена и не указывать номер колонии, в которой они находятся. По их словам, «администрация угрожает ШИЗО и наказаниями». Недавно одна из правозащитных организаций передала в их колонию препараты. Но их хватит только на два месяца, и то если их будет принимать только один человек.

«Мне осталось сидеть всего четыре месяца, — говорит Алексей. — Недавно говорил с мамой по телефону. Мы решили, что, как только я освобожусь, переедем в другой район. Чтобы не было знакомых лиц и ничто не напоминало мне о наркотиках. Мне бы только дожить до этого момента. Очень боюсь за свою жизнь».