Всю жизнь кто-то говорил, что меня боится. Но это всегда был ****** [вранье]. Меня ненавидели, презирали, я кого-то бесил, мучил, часто унижал. Но никогда не пугал. До сегодняшнего дня. Сегодня я впервые увидел, что значит страх.
Едва я зашел в кабинет косметолога, которую видел до этого лишь однажды, начался допрос.
— Мне нужно обсудить с вами одну конфиденциальную деталь.
— Мой ВИЧ-статус что ли?
— Да, почему вы мне не сказали?
— Ну, вы меня спрашивали про рак. Я и не сказал. Это же не рак.
На самом деле я не сказал, конечно, потому что я по-прежнему ссу. Вот вроде уже все всем рассказал, уже по телевизору, сука, изо всех утюгов это произнес. Но в бытовом общении, вот так: у косметолога, у стоматолога, у хирурга, — никогда этого не обсуждаю. И не потому, что незачем, а потому, что мне все равно неловко. Стыдно. Я занимаюсь этим много лет, и мне все равно стыдно и страшно про это говорить.
— Я умею пользоваться интернетом. Я думаю лишь о вас, — не успокаивалась косметолог. Вам наверняка нельзя колоть все эти препараты.
— Да все мне можно, — уставившись от стыда в пол, отвечал я.
— Нет нельзя. Вот пептиды. Их точно нельзя.
— Вот пептиды точно можно, — отвечал я.
— Ну, там прямо написано, — нервничала девушка.
— Ну, где написано? Ну, я вам гарантирую, что все мне можно. Слушайте, мы живем не в 1994, а в 2018, я давно на терапии, на очень хорошей терапии. Вируса нет ни в крови, ни в жидкости, нигде. Любая активация местного иммунитета ничуть на мне не отразится.
— Я в этом не разбираюсь, но я должна быть уверена, что я вам не наврежу.
Меня зовут Антон, мне 43 года. Из них семь лет я живу с ВИЧ. Я точно знаю, что, когда говорят «главное, чтобы это не навредило вам», имеют в виду «***** [блин], я очень боюсь, что ты меня заразишь. И я умру. Прямо здесь».
Мы звоним моему лечащему врачу.
Врач смеется на громкой связи: «Вам, Антон Вячеславович, все можно».
И успокоение вроде настает, но руки трясутся, и девушка случайно колет себя моей иглой.
И вот тут случается сцена из фильмов об инопланетной эпидемии. Перчатка срывается, палец резко сдавливается, место укола начинает тереться всеми имеющимися в кабинете антисептиками. Лицо девушки краснеет, глаза наливаются слезами.
Мне неловко. Ей неловко и страшно.
— Ну почему это произошло сейчас? Почему? Я так редко это делаю. Почему это произошло именно с вами? Что теперь делать?
— Ничего. Вероятность передачи при неопределяемой нагрузке ноль процентов. Но если хотите, я вам дам таблетки постконтактной профилактики. Они вам не нужны. Но если вам будет так спокойнее жить, возьмите.
Я ухожу и прошу Елену Орлову-Морозову начать с девушкой переписку. Успокоить, если что — помочь.
А сам вот уже полчаса сижу в магазине и смотрю на винную витрину: Le Volte кончилось, но привезли Guidalberto 2016 года. Думаю запить чем-то этот ее страх и этот свой стыд.
