Выгоревшие. Откуда берется эмоциональное выгорание и как его распознать?

В мае 2019 года Всемирная организация здравоохранения признала эмоциональное выгорание профессиональным синдромом, но не болезнью. Она определяет это состояние так: «Выгорание — синдром, возникший в результате хронического стресса на рабочем месте, с которым человек не смог успешно справиться».

Причем выгорание — крайне распространенное явление, по разным данным (на 2016 год), от 23 % до 54 % сотрудников сталкивались с ним. А чаще всего оно возникает у людей помогающих профессий.

Стюардесса, волонтер в детском доме и полицейский рассказали СПИД.ЦЕНТРу, как они столкнулись с выгоранием. А специалисты объяснили, как это состояние можно диагностировать и из-за чего оно возникает.

Безэмоциональная тушка

Алина прошла обучение и начала работать стюардессой три года назад. До этого она особо не путешествовала, а теперь большое количество стран, постоянные разъезды, ощущение совсем другой, тусовочной жизни.

Но вскоре командировки в теплые страны сменились рейсами в Томск и Владивосток. Через год эйфория от работы прошла: сложные пассажиры и рейсы, постоянная усталость. Зачастую рабочий график стюардесс — 6/1. В месяц сотрудник должен отлетать 80 часов, а если его ставят на короткие рейсы — длительностью менее пяти часов, то на следующий день не дают выходной, а «на шестой день просто не можешь проснуться». Алина говорит, что улыбаться и искренне желать хорошего дня уже не могла: «Понятно, делаешь это, потому что тебе за это платят, но твои эмоции никак не отражаются на лице. Ты безэмоциональная тушка, которая присутствует в салоне».

Выгорание начинается, когда на фоне общей усталости все минусы скапливаются в одну кучу и уже не замечаешь плюсов своей работы, объясняет стюардесса. «Особенно когда много работаешь, стараешься, а рейсы были короткие — значит, меньше денег заработаешь, — добавляет Алина. — В некоторых авиакомпаниях принято говорить: ты жирная, тебе нужно сделать другой маникюр, у тебя колготки рваные, и в этот момент думаешь, а с фига ли я должна вкладываться в свою работу, если вы не вкладываетесь в меня?».

Выгорание связано с вкладыванием в работу большего количества ресурсов, чем человек может себе позволить, — объясняет клинический психолог, директор Центра системной семейной психотерапии Инна Хамитова. «Представьте бассейн, в него вливается и выливается вода, понятно, что если выливается больше, то бассейн чуть быстрее обмелеет. То же самое, если человек вкладывает в работу больше физических, эмоциональных ресурсов, чем у него есть». 

Психотерапевт Полина Солдатова отмечает: выгорание может привести к депрессии, к разочарованию в мире, профессии, отношениях. «Утомление и усталость могут обострить внутренние процессы и психические расстройства, — добавляет она. — Если условия тяжелой деятельности сопровождаются абьюзом, харассментом, отсутствием групп поддержки в социальной сфере, то незабота о себе может привести к травматизации и ретравматизации».

Французские исследователи изучили группу ливанских стюардесс и сравнили с таким же количеством людей других специальностей. В итоге стюардессы получили самый высокий балл по выгоранию. Исследователи объясняют это психосоциальными факторами: требованием начальства скрывать истинные эмоции на работе, отсутствием влияния на кого-то (низкое качество лидерства), отсутствием вознаграждения, возможностей для развития и смены работы, подверженностью сексуальным домогательствам. При этом, по мнению ученых, стюардессы не получают поддержки ни на работе, ни в семье.

Солдатова говорит, что с выгоранием помогают справиться настройка графиков работа-отдых с новым взглядом на ценности самосострадания, размышления о ценности результата работы, осмысление целей своей деятельности, разговор с начальством о повышении и о делегировании обязанностей. А если говорить о «звоночках» наступления такого состояния, то ими могут быть длительная нарастающая усталость, раздражительность, снижение когнитивных способностей, тревога, проблемы со сном.

Когда у Алины увеличился стаж работы, появилась и новая цель — стать старшим бортпроводником. Желание перемен сгладило процесс выгорания. 

До рейсов или во время них Алина никогда не плачет, а вот после — неоднократно. «Когда меня перевели в бизнес, было сложно, там другая техника работы, а я в принципе криворукий человек, я пока чай до дивана донесу — разолью, а здесь нужно все красиво: и вино, и домино. И мне было страшно, что я не смогу, потому что это чужие люди, которые тебя не готовы воспринимать с твоими слабостями. Они в принципе готовы получать от тебя только то, что им нужно», — вспоминает она. 

Выгорание у коллег Алина определяет по улыбке: если человек все еще улыбается, то, возможно, у него нет выгорания. Если не улыбается и грубит коллегам — точно есть: «Это люди, которые для себя уже поняли: ничего не будет, они здесь остались в этой сраной кухне, в самолете, со своими бутербродами... Это даже в движениях проявляется: они резкие, слова резкие, человеку уже все равно, как он выглядит. Стюардесса пришла, чтобы заработать денег, потому что у нее ипотека, муж бросил. А что еще делать? Она правда больше ничего не умеет. Я сейчас, если бы не пошла учиться, тоже больше бы ничего не могла».

Эмоциональная вовлеченность

В 2012 году Саша Нелюба после окончания института стала волонтером программы «Старшие братья, старшие сестры», которая работает с детьми из детских домов. Это занятие она воспринимала как «дело всей своей жизни». 

«Это программа индивидуального наставничества, к одному взрослому-волонтеру прикрепляется один подопечный, мы не претендуем на роль того, кто замещает родителей, нас и по возрасту так подбирают, чтобы мы были как старший брат, старшая сестра», — объясняет Саша. Практически сразу волонтерам сказали, что выгорания невозможно избежать. 

Обычно за наставником закрепляют одного ребенка, когда тот становится взрослым и выходит из программы, некоторые волонтеры берут второго подопечного. У Саши сейчас уже четвертый ребенок, с которым она работает как старшая сестра. По условиям программы волонтер должен встречаться со своим подопечным не реже чем раз в неделю и проводить с ним не меньше двух часов, но чаще всего наставник тратит на это целый выходной день. 

Со своим первым подопечным Валерой она начала общаться, когда ему было 13, потом его забрали в приемную семью в другой регион. Кураторы решили, что она достаточно опытный волонтер и справится с более сложным случаем. Новой подопечной оказалась 16-летняя Катя «со множеством проблем и травм». До Саши у нее уже были другие волонтеры, но ни с одним из них длительных отношений не сложилось.

Большую часть времени, пока девушка общалась со своей подопечной, Катя пролежала в психиатрической больнице и «не стремилась из нее выйти», к каждому посещению наставницы составляла целый список продуктов, которые просила купить. По словам волонтера, Катя к тому моменту уже хорошо научилась манипулировать. Когда в очередной раз Саша отказалась что-то покупать своей подопечной, та устроила истерику. «Был крик, скандал, мат на меня, на нашего куратора — педагога-психолога. В какой-то момент я просто наорала на нее в ответ. Это было отвратительно, но это сработало. После этого мне позвонил куратор и сказал, что Катя больше не хочет со мной общаться», — вспоминает волонтер. В организации решили, что продолжать с Катей работу бессмысленно. «И хотя мы это все проговаривали, я очень переживала. Я тогда еще была помоложе, розовые очки уже к тому времени разбились, но некоторые осколки в глазах еще остались. И когда мы позже это обсуждали, пришли к выводу, что это было выгорание», — говорит Нелюба. 

Чувство негатива или цинизма, связанное с работой, Всемирная организация здравоохранения также считает признаком выгорания. «Как оценить эмоциональный вклад в работу? — рассуждает Хамитова, — Это когда ты переживаешь много, когда работа связана с напряжением лимбической системы, и получается, что все люди помогающих профессий в группе риска по выгоранию». 

Из-за выгорания Нелюба перестала видеть смысл в работе волонтера, ей казалось, что «все усилия уходят в черную дыру». Тогда она думала про уход из программы, что она «никакой волонтер, никакой наставник, никакой друг». Отдохнув и перезагрузившись, она поняла, что нужно «проработать эту историю» и вернуться. В программе ей предложили мотивированного ребенка, который ждал и заранее любил своего волонтера. Саша осталась и научилась справляться с выгоранием. 

«Про выгорание нужно понимать две вещи: во-первых, оно обязательно случится, и, возможно, несколько раз, во-вторых, это не будет концом жизни и работы», — добавляет она. Единственным способом борьбы с выгоранием она считает заботу о себе. Справиться со стрессом ей помогают несколько способов — долгие прогулки быстрым шагом под музыку, умеренная физическая нагрузка, походы в кино в одиночестве и хотя бы полдня в неделю, когда она занимается только тем, что приносит удовольствие, и не занимается ничем, что погружает в стресс. 

«Будь то человек помогающих профессий или молодая мать, самое главное, что мы вкладываем, — это наш собственный ресурс, стресс его съедает, а ресурс не бесконечен. Из стресса нужно уметь выходить, а нас этому не учат. Учат, что нужно быть вежливыми и удобными, не выражать негативных эмоций», — добавляет волонтер.

Изначально о выгорании заговорили именно в отношении представителей помогающих профессий, отмечает кандидат психологических наук, старший научный сотрудник лаборатории консультативной психологии и психотерапии Психологического института РАО Татьяна Карягина. «Комплекс спасателя — «нарциссическая грандиозность» — приводит к неминуемому разочарованию. Помогающий специалист попадает в ситуацию постоянной встречи с человеческим страданием, практически поставленным «на поток». При этом его возможности сильно ограничены и объективно (например, финансово), и субъективно — его выносливостью, эмоциональными ресурсами», — поясняет она. 

Карягина призывает осознавать границы своих возможностей и ставить адекватные задачи, принять адекватную меру ответственности, уметь видеть важность небольших помогающих шагов. Все это предохраняет от выгорания, появления чувства собственной беспомощности или профессионального цинизма: «Я не могу спасти мир, не могу спасти даже вот этого конкретного человека — я могу лишь помочь ему найти работу, немного облегчить его душевную боль».

Бессмысленное перебирание бумажек

Аня поступила в полицейскую академию c целью помогать людям. Выбирала между военным институтом и МЧС, но они были очень далеко от дома, поэтому подала документы в Академию МВД. Отец, работавший в этом ведомстве, пытался отговорить ее, но девушка не послушала. Мама и другие родственники, напротив, радовались: и работа будет, и получать будешь хорошо. 

При поступлении абитуриенты заключают контракт с ведомством, по которому они пять лет учатся за счет МВД, а потом пять лет это отрабатывают. Обучение обошлось в 750 тысяч рублей, если уволиться без отработки — придется выплачивать эту сумму. 

«На первом курсе я разочаровалась. Поняла, что здесь много бессмысленных действий. Больше половины дел — культурно-массовые мероприятия, на которых мы просто сидели, или наряды по столовой: картошку чистить, лук, морковь, как будто мы в кафе работали обслуживающим персоналом», — рассказывает она. При этом в вуз студенты приходили к 7 утра, а уходили в 8-9 вечера. Она жила с молодым человеком, но из-за эмоционального истощения «настроение было: отстаньте от меня все».

Во время практики Аня столкнулась с еще одной проблемой: в вузе учили, как «делать по закону», а во время реальной работы в полиции «многое упростилось». «Бывало и такое, что подписи подделывали, по административным делам понятыми брали бомжей, в уголовном такого не было — там все строго. Конечно, не мы это делали, но все это видели», — вспоминает она. 

На пятом курсе во время практики она окончательно поняла, что не хочет работать в этой сфере. Каждый раз во время практики ждала, когда все это закончится. Хотела окончить вуз с красным дипломом и уволиться. Ее муж к тому времени уже ушел их органов, не доучившись до конца.

В июле 2019 года она выпустилась из учебного заведения и написала рапорт об увольнении. Пришлось отработать еще месяц участковым в родном поселке. Сейчас она платит МВД за полученное образование 20 тысяч рублей каждый месяц. Аня считает, что в МВД выгорание замечают немногие, надеются пересидеть и привыкнуть к «защитной оболочке». «Большинство не хочет уходить, потому что у них есть ипотеки, кредиты, и они понимают, что не могут уйти в другое место. Со своим дипломом я никуда не могу пойти работать, кроме МВД и ЧОП», — говорит она. Уволившись из органов, девушка открыла свой IT-бизнес.

Психолог Татьяна Карягина считает, что в переживании кризиса выгорания не обойтись без опоры на себя, свои принципы, чувства и ощущения. А не на пропагандируемые, задаваемые извне стандарты. Помогают рефлексия, осознанное выстраивание собственных ценностно-смысловых ориентаций: зачем я здесь, зачем я занимаюсь этой работой.

Эпидемия выгорания

Один из признаков выгорания, который отмечает ВОЗ, — снижение профессиональной эффективности. «При выгорании человек много работает, трудится на пределе своих возможностей, но не может достичь желаемого результата. А эта деятельность очень важна для него, является, как говорят психологи, смыслообразующей», — поясняет Татьяна Карягина. 

Отсюда и произрастают причины эпидемии выгорания — этот термин ввел в психологию американский психиатр Герберт Фреденбергер в 1974 году. Но активно говорить о выгорании стали с середины 80-х годов прошлого века. Карягина связывает это с современной системой неолиберального капитализма. «Упорный труд уже не приводит к тому процветанию, на которое надеялось, которое застало в детстве, у своих родителей, поколение миллениалов. При том что ценность «трудоголизма» и лозунг «Все зависит от тебя, ты — хозяин своей жизни» сохранились», — утверждает эксперт. 

По ее словам, жизнь и работа все более формализуются, бюрократизируются, контролируются, «отчуждаются» от человека даже в таких отраслях, где этого раньше не было — в образовании, науке. Из-за гор бессмысленной отчетности, постоянно меняющихся учебных планов и стандартов, «презумпции недоверия» к сотруднику, которого бесконечно проверяют и контролируют люди, зачастую плохо понимающие специфику его работы.

«Обычно при обосновании решения ВОЗ о признании профессионального выгорания синдромом приводят страшные цифры — миллионы людей им страдают. Это действительно можно называть проблемой нашего времени. Но частично здесь срабатывает тот же механизм «имени». Когда слово активно циркулирует, становится в определенном смысле модным, человек зачастую «подводит» себя под него», — рассуждает кандидат психологических наук Татьяна Карягина. По ее мнению, проблема все же существует и укладывается в то, что австрийский психиатр Виктор Франкл называл «ноогенным неврозом», экзистенциальным вакуумом — кризисом смысла у современного человека.

Психотерапевт Полина Солдатова считает, что выгорание стало частью современной жизни: «Социальные сети, повышенная гражданская позиция среди людей и чтение новостей как раз попадают в то, что в синдроме выгорания называется работой в социальной сфере. Нахождение в социуме и необходимость быть полезным и эффективным подразумевают много ресурсов, в том числе когнитивных способностей и эмпатии».

Карягина добавляет, что на людей также влияют установки, связанные с конкурентностью и стремлением к совершенству во всем. «Мне встречалось описание, как состояние сотрудников только ухудшили организованные для них занятия йогой и медитацией. Руководители считали, что это должно «расслабить» людей, но сотрудники придирчиво наблюдали за коллегами, кто лучше расслабляется и более успешен в этом, чем они», — рассказывает она. 

По ее словам, еще один вариант этих установок — императив счастья, который транслируют СМИ, реклама и популярные блогеры: «Мы обязательно должны быть в порядке, должны быть счастливы. Наличие сложных, негативных чувств воспринимается человеком как «непорядок»: «я лузер», «я должен от них избавиться». Поэтому люди их скрывают, не признают, обманывают и себя, и окружающих, считают постыдным обратиться за помощью».