С 1997 года Тодд Хохберг фотографирует в больницах семьи умерших младенцев. Вызовы поступают в любое время дня и ночи — ночью, кажется, даже чаще, — когда речь идет о мертворожденных. Если получается, то Хохберг приезжает и на сами роды, и остается с родителями, когда они видят своего ребенка, берут его на руки, купают и прощаются с ним.
Для родителей эти фотографии фиксируют один из худших дней в их жизни. Но благодаря им сохраняется несколько драгоценных воспоминаний — все, что остается от ребенка. Раньше в роддомах было принято быстро уносить мертворожденных, но теперь врачи стали понимать важность воспоминаний для переживания потери. Многие предлагают сделать фотографии или оставить что-то на память: след ступни или прядь волос. В таких организациях, как Now I Lay Me Down to Sleep работают фотографы-добровольцы по всей стране.
В Соединенных Штатах мертворождением заканчивается примерно одна из сотни беременностей. Это значит, что каждый год в стране около 24 тысяч детей рождаются мертвыми. Причины часто не известны. Хохберг уже сфотографировал больше 500 семей, среди них были и те, чей ребенок умер вскоре после рождения, так и те, кто потерял более взрослых детей. Он предлагает каждой семье альбом с дюжинами фотографий, иногда до 130.
В начале 2000-х Хохберг ушел с должности корпоративного фотографа, чтобы заняться на полную ставку тем, что он называет «фотографией потери». Он часто отказывается от денег. В некоторых больницах выделяют гранты на его работу, а в остальном он полагается на пожертвования. «В компании я, конечно, зарабатывал куда больше, — говорит он. — Но сейчас это работа моей жизни. Не представляю, что начал бы заниматься чем-то другим».
Сара Чжан: В нашей культуре мысль о смерти и мертвых телах вызывает большой дискомфорт. Вы фотографировали семьи с их умершими детьми больше двадцати лет. Изменило ли это ваше отношение к смерти?
Тодд Хохберг: Конечно. В мое первое столкновение с мертворождением я был в палате, когда женщина рожала. Это все равно, что впервые наблюдать кровавую хирургическую операцию: кровь, рана, острый запах препаратов. У крошечного, недоношенного ребенка была почти прозрачная кожа. Это выбивало из колеи, но я смог удержаться. Сделал несколько глубоких вдохов и продолжил работать. Когда увидел ребенка в руках матери, мои страх и тревога рассеялись. Она обняла дитя и наконец смогла с ним встретиться.
Чжан: Почему вы начали заниматься фотографией потери?
Хохберг: Я работал медицинским фотографом и корпоративным фотографом в большом медицинском комплексе в Чикаго. Больнице нужны были фотографии хирургических операций, чтобы фиксировать процесс. Но я искал что-то более осмысленное в работе и подружился со священником, который работал с семьями, чьи дети погибли во время родов или вскоре после них. А еще я коллекционировал старинные фотографии викторианских времен с детьми. Ходил на блошиные рынки и выставки антиквариата, и они чем-то во мне отзывались.
Чжан: Я замечала, что время от времени эти викторианские фотографии становятся вирусными в социальных сетях, и обычно людям они кажутся «жутковатыми» и «тревожными». Что вас в них заинтересовало?
Хохберг: Я видел скорбь. В основном это были портреты родителей, держащих на руках детей. Когда я задумался об этой работе, изначально мне хотелось создавать портреты. Но потом осознал, что хочу делать нечто иное — рассказать историю этих детей и их родителей, их совместный опыт.
Чжан: Когда я разговаривала с родителями, пережившими смерть только родившегося ребенка, они жаловались, что у них осталось очень мало воспоминаний. Одеяло, шапочка, которую надевали на младенца, — столь маленькие вещи могут очень много значить.
Хохберг: У них остается очень мало. Фотографии — еще одна вещь, которая позволяет им соприкоснуться с ребенком и отгоревать потерю. Они признают жизнь своего ребенка, признают ценность чувств, которые они испытали. Они могли годами мечтать и надеяться на появление этого малыша, и если от ребенка не остается и следа… Фотографии становятся основой, на которую опирается семья в своем опыте и чувствах.
С некоторыми семьями я поддерживаю отношения уже двадцать лет. Когда они отмечают годовщину, то посылают мне письма и говорят, как им до сих пор помогают мои фотографии. Братьям и сестрам этих детей сейчас больше 15 или 20 лет. Они все еще разглядывают эти фото.
Чжан: Как вы подходите к процессу съемок этих детей, особенно тех, что родились раньше срока?
Хохберг: Я не прячусь от реальности происходящего. Ничего не ретуширую, не удаляю шрамы или что-то подобное. Но фотографирую таким образом, чтобы быть добрее к аномалиям или к сложному материалу, по крайней мере в части кадров. Я делаю фотографии черно-белыми, это смягчает распространенную в таких случаях бледность. Бывает, что кожа повреждена или вздута. Но всегда стараюсь фотографировать добрее, ведь я здесь, чтобы засвидетельствовать историю и семейную связь.
У меня есть одна фотография, которая говорит именно об этом, — на ней мать держит очень маленького младенца на ладони. У него была расщелина позвоночника. Я сфотографировал их, стоя на коленях. Часто так снимаю, потому что меня интересуют лица родителей, а так люди кажутся ближе друг к другу. Она держит его очень близко к лицу, рассматривает, внимательно присматривается к своему ребенку. Ее любовь и горе так очевидны. Всегда предпочитаю кадры, где родители держат детей в руках, а не те, где они лежат в кровати или инкубаторе.
Чжан: Есть ли какая-то фотография или семья, которая особенно вам запомнилась?
Хохберг: Мне вспоминаются родители близнецов, один из которых родился мертвым. Родители знали, что он не переживет роды — произошло взаимопроникновение близнецов. Второй ребенок лежал в реанимации, а мама восстанавливалась. Отец решил принести умершего ребенка к его брату, он хотел увидеть сыновей вместе.
Чжан: Что обычно родители делают с вашими фотографиями? Это для них что-то очень личное или они показывают их другим людям?
Хохберг: По-разному. Иногда несколько месяцев спустя я оказывался у людей дома и видел, что мои фотографии висят на стене и стоят на полке. Были семьи, где мама гордо размещала фотографию в Facebook. А кто-то считает их очень личными и рассматривает только в кругу семьи. Родители хотят, чтобы фотографии были у них дома, но могут не захотеть открывать их несколько месяцев или лет. Однажды через два года мама написала мне и сказала, что наконец готова посмотреть на фото.
Чжан: На вашем сайте вы пишете, что «некоторым людям может быть тяжело смотреть на эти фотографии». Сталкивались ли вы с людьми, которых ваши фотографии злили или расстраивали? Почему вы решили предупредить своих зрителей?
Хохберг: Я с самого начала понимал, что это не принято в нашей культуре. Куда бы ни приходил, если рассказывал про это людям, то сталкивался со страхом. Люди краснели. Потом они прислушивались ко мне, и я объяснял, в чем польза для родителей, что речь не о вуайеризме. И не было ни одного человека, который бы не сказал: «О, у моей матери такое было», или «Это случилось с дядей моего кузена», или «Сестра моей лучшей подруги пережила это». Когда люди начинают говорить, они всегда рассказывают подобные истории.
Чжан: Получается, что у фотографий есть две разные задачи. С одной стороны, они нужны самим родителям. Но когда родители делятся ими и ваша работа начинает привлекать больше внимания, они позволяют начать беседу о мертворожденных. Вы всегда стремились ко второму или вы заметили этот результат позже?
Хохберг: Я заметил это на второй год моей работы. Священник, которого я уже упоминал, был моим наставником, также меня обучала медсестра — координатор по работе с потерей в той же больнице. Они считали, что другим нужно увидеть мои работы. Тогда я решил, что сначала помогу родителям, а потом они покажут их друзьям, соседям, родным, и это поможет немного все изменить. Вот что написала мне одна из семей, которую я фотографировал:
«Вы дали нашему сыну Джереми жизнь, дали ему личность и собственную роль. В каждом кадре, сделанном в тот краткий миг, что мы провели вместе, вы запечатлели красоту нашего сына, его густые волосы, его нежное лицо и руки, его мягкое тело. Вы сохранили каждый нюанс тех эмоций, что мы ощущали, все то, что мы испытывали, и даже не подозревали об этом. Вы позволили нам испытать все это снова, каждый укол вины, всю сердечную боль, каждый миг гордости, и больше всего — любви. Мы ценим каждое чувство. Вы вернули нам наше место в прожитом моменте, позволив разделить с семьей и друзьями важную часть нас самих. Рассказ, который невозможно передать точно одними словами или даже слезами. Вы зафиксировали изменения, которые произошли в наших жизнях и наших сердцах той ночью. Мы уже не те люди, кем были до встречи с Джереми».
