Линнея и Кокос
Я узнала, что у меня положительный ВИЧ-статус, когда мне было семь лет. В течение нескольких месяцев я ходила с мамой к врачу, сдавала кровь и принимала лекарства, которые мне не нравились. Я думала, что все нормально, но моя старшая сестра задавала вопросы по этому поводу. В конце концов, она спросила у мамы: «Ты не делаешь этого со всеми нами, что происходит?»
Тогда моя мама сдалась и рассказала ей. Я играла во дворе, и когда зашла домой, чтобы позвать сестру, первое, что она сделала, это сказала мне про мой положительный анализ ВИЧ, хотя наша мама заставила ее дать обещание не делать этого. Я была потрясена. Я побежала на кухню к маме, рыдая: «Почему ты не сказала мне, что я умираю?»
На дворе был 1992 год, и все, что я знала о ВИЧ, — это то, что я слышала в новостях. Мэджик Джонсон ушел из баскетбола, потому что ему поставили диагноз ВИЧ (смертный приговор в то время), а Райана Уайта выгнали из школы за то, что он публично сообщил о своем диагнозе. Тогда ВИЧ означал только СПИД и что вы умираете.
Моя мама встала на колени и сказала мне, что я не умираю, несмотря на то, что у меня ВИЧ. Она сказала мне, что у нее СПИД, что даже хуже, но по сути,
тот же самый вирус. Она объяснила, что мне все еще нужно ходить в школу и я должна продолжать жить своей жизнью. Она следила за тем, чтобы у меня было все необходимое. Когда я видела, как она встает каждый день, то и я вставала, потому что ей было хуже, чем мне. Моя мама до сих пор жива и здорова, и я часто вспоминаю об этом.
Из-за того что случилось с Райаном Уайтом, мама посоветовала не рассказывать другим детям в школе о моем диагнозе. Но в четвертом классе девочка, которую я считала своей подругой, рассказала мне свой секрет, и я рассказала ей свой. Она тут же попятилась и сказала: «Моя мама говорит, что это для гомосексуальных людей и ты умрешь». Это был последний раз, когда мы разговаривали. Так я от мысли, что у меня есть друг, пришла к мысли, что этот человек ненавидит меня за что-то во мне, что я изменить не в силах. Мама нашла для меня группу поддержки, чтобы я могла проводить время с детьми, которые проходили через то же, что и я, но иногда мне казалось, что у меня две разные жизни.
В свои двадцать я открылась некоторым людям, но многие из них не смогли преодолеть свои предубеждения. Я решила, что они не смогут принять мой ВИЧ-статус. Я избегала дружбы и романтических отношений. Когда кто-то ухаживал за мной, я выбирала не того партнера, потому что путала принятие и любовь. В течение десяти лет я изо всех сил пыталась выйти из токсичных отношений, потому что считала, что из-за своего диагноза я должна быть благодарна — даже счастлива — за то, что у меня вообще есть кто-нибудь. Я думала: «У меня ВИЧ. Кто захочет быть со мной?»
А потом у меня появился Кокос, и он изменил все.
Кокос попал ко мне случайно. Моя подруга попросила меня помочь ей найти собаку, поэтому я зашла на сайт с объявлениями и увидела там Кокоса. Когда я взяла его, между нами сразу возникла связь. Он провел все сорок минут езды до дома, преданно сидя у меня на плече. Он оказался слишком спокойным для моей подруги, у которой было несколько маленьких детей. Они хотели более энергичную собаку, с которой можно было бы побегать. А я только что забеременела и жила в квартире одна, поэтому не решалась оставить его. Я не думала, что у меня есть время или силы для собаки, но как только я привела его домой, мне показалось, что это уже его дом.
Кто-то однажды рассказал мне анекдот: если вы хотите знать, кто вас любит больше всего, заприте своего супруга и собаку в багажнике машины на час. Когда вы его откроете, посмотрите, кто из них больше рад вас видеть. Возможно, это звучит глупо, но именно так я начала смотреть на свои отношения — что этот человек должен любить меня в мои худшие дни.
Во время беременности у меня были ужасные утренние недомогания. Были дни, когда я не хотела вставать с постели, и дни, когда мой растущий живот казался мне настолько тяжелым, что с каждым шагом я сгибалась от боли. Иногда я просто часами сидела на полу не в силах встать. Когда это происходило, Кокос подходил ко мне и сворачивался клубочком у меня на коленях или он подпрыгивал и облизывал меня, передавая мне свою искру энергии, которая была так нужна. Его любовь и привязанность были постоянными и придающими легкость. В конце концов я поняла, что если я достаточно хороша для этой собаки, как я могу быть недостаточно хороша для своего парня?
Кокос показал мне, что я заслуживаю большего от партнера — не только для себя, но и для девочки, растущей внутри меня. Скоро моя дочь будет смотреть на меня как на пример того, кем она должна быть. Я буду ответственна за то, чтобы показать ей, что такое здоровые отношения. Когда я была младше, я наблюдала, как моя мама переживает токсичные отношения, и решила, что больше не собираюсь продолжать этот цикл. Мы заслуживали лучшего.
Через несколько месяцев после того, как я взяла Кокоса, я наконец разорвала отношения с отцом моей дочери. Я перестала его кормить, когда он заходил, и в конце концов он перестал появляться. Быть самой по себе иногда действительно одиноко. Я много плакала из-за того, что могло произойти в моей жизни после рождения ребенка. Но Кокос помог, просто будучи со мной. Он не позволял мне сидеть без дела в депрессии.
Вместо этого он будто стал моим ребенком. Я ухаживала за ним, когда он нуждался в объятиях, еде или прогулке. Это не только заставляло меня вставать и двигаться, но и помогало мне обрести уверенность в том, что я стану матерью. А если нечего было делать, Кокос начинал гоняться за своим хвостом и веселил меня.
В последнее время я обнаружила, что больше не прячусь в тишине. Я больше не смотрю на ВИЧ как на что-то негативное или как на причину, чтобы оттолкнуть других людей. Я видела плохое, я жила с этим — мои отношения с Кокосом во время беременности помогли мне увидеть, что я стою большего, и сделать необходимый шаг, чтобы не соглашаться на меньшее. Вместо того чтобы искать человека, который бы принял мой диагноз, я теперь ищу человека, с которым я буду счастлива. Кокос показал мне, что меня может любить другое живое существо и что я заслуживаю любви, которая не причиняет боли.
Самус и Зевс
Я только отпраздновал свой двадцать первый день рождения, когда пошел к врачу на обследование, которое изменило мою жизнь. Я до сих пор так ярко помню этот момент. Это была среда после Пасхи, 3 апреля 2013 года, и медсестра сказала мне, что мой тест на ВИЧ оказался положительным. Все резко потемнело. Я хотел плакать, но не мог. Клиника находилась почти в часе езды от того места, где я учился в школе Иллинойского университета в Чикаго. На обратном пути я старался как можно дольше сохранять сознание пустым, чтобы не совершить чего-то неразумного. Когда я наконец добрался до своей комнаты в общежитии, я сломался и провел следующую неделю в постели, плакал и спал.
Не буду лгать — я вел себя не очень адекватно. После тяжелого разрыва несколькими месяцами ранее я жаждал внимания. Я сказал себе, что беру контроль над своей сексуальностью и телом, но на самом деле я вел себя безответственно и безрассудно, и я знал, что это не я. После постановки диагноза у меня было чувство, что я должен был это предвидеть. Я все думал: «Может быть, если бы я сосредоточился на своем искусстве или на своих друзьях, или лучше бы самовыражался, то, возможно, этого бы не случилось».
Последний месяц моего третьего года обучения прошел как в тумане. Я приехал домой на летние каникулы подавленный. Я мало смеялся. Я не получал удовольствия от тех вещей, что нравились мне раньше. Я по-другому одевался, по-другому разговаривал — просто двигался как на автомате. Меня утешала моя собака, мальтийский пудель по кличке Винтер, которого я завел в школе. Пока моя сестра была со своим отцом, а мама была на работе, у нас с Винтер возникла близость, которой не было раньше. Я сидел и разговаривал с ней, а она смотрела мне в глаза и слушала. Она не давала мне спать слишком долго, но когда все-таки засыпал, я переворачивался и обнаруживал ее голову на подушке рядом со мной. Она поняла, что мне больно. Если я расстраивался, она облизывала мне лицо или пыталась убедить меня выйти на улицу.
До постановки диагноза я редко болел и привык бегать и танцевать каждый день. Я не мог постоянно чувствовать себя слабым и вялым. Однако, когда я был с Винтер, все было по-другому. Каждый раз, когда я шел с ней на прогулку, она была так рада, что я тоже не мог не воодушевиться. Ее позитивный настрой был заразителен. Когда я чувствовал себя хорошо, мы устраивали гонки, и она подрезала меня, чтобы помешать мне выиграть, это было смешно. Независимо от того что я хотел делать или куда я хотел пойти, Винтер была рядом со мной. Она была почти как моя няня. Хотя это я должен был заботиться о ней, но именно она заботилась обо мне.
Когда я вернулся на последний год обучения, то смог перенаправить разочарование и гнев из-за своего диагноза на свою учебу. Я нашел способ совместить свое искусство и занятия по бизнесу, которых я раньше боялся, но ходил, потому что на меня давили родители. Как только я сделал это, то вполне преуспел и завершил свой самый успешный год в колледже.
Мне было тяжело осознавать, что я болен и каждый день принимаю лекарства. Мое тело отвергало таблетки. У меня стала сохнуть кожа, и я не мог находиться на солнце. Если я принимал их хотя бы на три минуты позже положенного времени, у меня начинало все болеть, и, в конце концов, я решил вообще прекратить прием лекарств.
Я не принимал их два года, и, казалось, все было нормально. Я устроился на работу в магазин художественных принадлежностей Michaels и стал их самым успешным менеджером. Покупатели любили меня, потому что я любил их: я искренне ценил их и говорил с ними об искусстве. Находясь постоянно в движении и помогая людям, я почувствовал себя лучше и отвлекся от моего состояния. Но я стал трудоголиком, пытаясь доказать, что я все еще могу быть лидером, как и до ВИЧ. Когда руководство магазина изменило свою корпоративную стратегию и уволило менеджеров, включая меня, я снова почувствовал себя потерянным. В то же время моя семья переехала в новый дом в другом районе, где Винтер не могла так много бегать. Я чувствовал, что все меняется.
Утром в день моего двадцать четвертого дня рождения мой друг погиб в автокатастрофе. После этой потери я связался с нашим общим другом по имени Андре, нас объединило общее горе. Мы оба были активными людьми, поэтому сидеть сложа руки и осмысливать то, через что мы проходили, было невыносимо, и это сблизило нас. В конце концов, мы полюбили друг друга, и Винтер тоже полюбила Андре. Боже мой, иногда она уделяла ему больше внимания, чем мне! Он заботился о ней как о своей дочери. Он искал новые рецепты, чтобы приготовить для нее, и дошло до того, что если не он кормил ее, она не ела. Я немного ревновал, но понимал, что он пытался заботиться о ней и любить ее так, как он хотел бы любить нашего друга.
Это был сложный год, который тяжело сказался на моем теле. Когда мы стали встречаться, Андре подтолкнул меня к тому, чтобы снова начать принимать лекарство от ВИЧ и больше заботиться о своем здоровье. Он водил меня на все приемы к врачу и читал о моих лекарствах и о том, как мне правильно совмещать их с едой. Когда он стал значительной частью моей жизни, мне показалось, будто Винтер передала ему эстафету.
Иногда боль, которую мы оба чувствовали, выходила наружу, и мы срывались друг на друге. Однажды утром мы поссорились, и я решил взять Винтер с собой на прогулку. Я не стал надевать на нее поводок как обычно, потому что Андре начал учить ее ходить без него и у нее это хорошо получалось. Андре был гораздо жестче, когда тренировал Винтер во время прогулок без поводка, что меня беспокоило. Когда мы шли тем утром, она побежала в чей-то двор, я потянулся к ней, но она рванула так, как будто я собирался ее ударить. В этот момент по улице неслась машина, и они встретились на перекрестке. Она умерла прямо у меня на глазах.
Одна из первых мыслей, которые у меня возникли при положительном результате теста, была: «Смогу ли я иметь детей?» Винтер стала моим ребенком. Я отнес ее домой, плача горькими слезами. Моя семья пыталась утешить меня, но я чувствовал, что в тот день вместе с ней умерла часть моего сердца. В течение нескольких недель я приходил домой, ожидая услышать ее лай по ту сторону двери, и мне было больно каждый раз, когда меня встречала тишина.
Месяц спустя мне написала моя двоюродная сестра. У нее был щенок английской борзой, которого она не могла оставить у себя, и она хотела знать, возьму ли я его. Сначала я опасался, только что пережив такую большую потерю, но моя мама и сестра подтолкнули меня к этой идее. «Это может быть полезно для тебя», — сказали они. В конце концов, я сдался и встретился с Зевсом.
Зевс был застенчивым. Я привык к Винтер, которая бегала по улице, пытаясь запрыгнуть со мной в автобус. В первую ночь, когда Зевс остался с нами, мы услышали громкий писк игрушки, с которой он играл. Мы с Андре обернулись, и Зевс, заметив, что его поймали, закрыл мордочку лапами, чтобы скрыть смущение. Это было очаровательно. После этого я его понял. Он глуповат, и именно он заставит нас смеяться. На следующий день мы с Андре отвезли его в собачий парк. Как только мы спустили его с поводка, он убежал. В этот момент воспоминания о Винтер вернулись, и у меня скрутило желудок. Я задержал дыхание и заставил себя присесть, готовясь к новой боли. Но когда я поднял глаза, увидел, что Зевс бежит ко мне.
Там, где Винтер обеспечила мне комфорт и постоянство, необходимые для преодоления моего диагноза ВИЧ, Зевс стал воплощением новых здоровых отношений и началом следующей главы моей жизни. Если я думал, что Винтер заставляла меня встать и пойти, то Зевс пошел еще дальше. Когда он готов идти на улицу, он прыгает на кровать, чтобы разбудить меня, а когда мы выходим на улицу, он может бегать часами. Он любит кататься в машине и ходить в походы. Зевс подталкивает меня быть более активным и дисциплинированным — как человека и художника. Когда Art AIDS America — выставка на тему «как СПИД повлиял на США» — проходила в Чикаго и им нужны были люди для проведения экскурсий, что-то подсказало мне, что это может быть полезно для меня. Проходя мимо работ, я чувствовал, что моя история не была представлена, поэтому я написал стихи, связывая каждую часть с разными этапами моего пути с ВИЧ. С каждым человеком, который хотел присоединиться к моему туру и слушать, — я чувствовал, что мне больше не нужно прятаться.
Оглядываясь назад, я чувствую, что мой диагноз — это способ Вселенной сказать мне во время боли: «Это не та жизнь, для которой ты должен жить». С тех пор и с помощью Винтера и Зевса мне кажется, что я наконец понял, что задумала Вселенная.
Адам и Лейла
Будучи ребенком, выросшим в Сан-Франциско, в прогрессивном городе, где я принимал участие в молодежных программах для секс-меньшинств, я всегда знал, как нужно разговаривать с партнерами о сексе. Я знал, что нужно спросить, когда они последний раз сдавали анализы и об их результатах. И я всегда делал это — предпринимал все правильные шаги. К сожалению, парень, с которым я встречался, соврал мне. Я узнал об этом, когда мой обычный регулярный тест пришел с положительным результатом. Когда медсестра взяла меня за руку, я начал плакать. В тот момент, я представил себя, двадцатидвухлетнего, на больничной койке с трубками, протянутыми через нос и рот. Я сказал: «Моя семья будет так разочарована во мне».
Той ночью я пошел домой и обнял Лейлу, которую взял к себе за три месяца до того, как мне поставили диагноз. В течение нескольких недель после этого я просыпался в слезах и смотрел на свое отражение, не желая поверить в происходящее, слезы текли по моему лицу. Я чувствовал себя совершенно разбитым и безнадежным. Я был так молод – у меня еще даже не было лечащего врача. Я сказал и своей семье, и коллегам на работе через несколько дней после того, как узнал об этом, потому что я не думал, что смогу пережить диагноз в одиночестве, но я не уверен, что это было лучшим решением. Даже если люди ничего не говорили мне в лицо, я знал, что они говорят за моей спиной, и моя семья быстро избавилась от меня.
Реакция моей семьи не была сюрпризом. Оба моих родителя иммигранты. Папа из Китая, а мама из Бирмы. Я их первенец, старший из десяти детей. Там, откуда они родом, статус первенца давал много привилегий и обязанностей — быть же геем означало, что я не выполняю эти обязанности. Когда мне исполнилось семнадцать, мои родители сказали, что я больше не их сын и что, зная они, что я буду геем, они бы не родили меня. Я пытался убежать, но не знал куда. Когда спустя несколько часов я вернулся, моя одежда стояла в корзине для белья на тротуаре. Я окончил школу, живя у лучшего друга. Мы с родителями не разговаривали год. В конце концов, мой отец извинился, но наши отношения едва восстановились, когда мне пришлось снова признаваться — на этот раз в том, что мой ВИЧ-тест положительный.
Когда я пригласил их присесть, первое, что сказала моя мама, было: «Я знала, что это произойдет в тот день, когда ты сказал мне, что ты гей». Меня сразу же перестали приглашать на семейные обеды и вечеринки. А моим братьям и сестрам запрещалось приходить ко мне домой. Однажды я повел своего восьмилетнего брата в кино, и, когда я заказывал еду, он кричал: «Мне нужно взять свою воду!» Я знал, что кто-то, должно быть, внушил ему это, прежде чем позволить пойти со мной. Подобные постоянные нападки ранили меня, но я не знал, как постоять за себя. Мне было одиноко. В какой-то момент я действительно начал думать, что я больной человек и люди не должны быть рядом со мной. Незнание может быть сильным зверем.
Все это время Лейла была для меня незаменимым товарищем. Для нее не существовало клейма «ВИЧ-инфицированный» — она все еще сидела около меня и спала рядом со мной. Мои прогулки с ней, чтобы подышать свежим воздухом и заставить мозг вырабатывать эндорфины, — вот что помогло сдержать депрессию, особенно когда мое тело изо всех сил пыталось привыкнуть к лекарствам. В течение нескольких недель я просыпался среди ночи и спотыкался в коридоре или падал на пол. Когда мне становилось слишком плохо, чтобы вообще вставать, Лейла стояла рядом с кроватью, положив голову мне на грудь (что она делает и по сей день, если я плохо себя чувствую). Иногда она ждала меня так почти час, чтобы убедиться, что со мной все в порядке.
Это было страшно. У меня были постоянные мигрени, яркие сны и чувствительность к свету, но я даже не знал, было ли это из-за лекарств, ВИЧ или стресса. В то время я принимал, как мне сказали, лучшие лекарства. Поскольку люди, которых я знал, принимали до пятнадцати таблеток в день, я чувствовал, что мне нужно просто выпить эту таблетку. Пройдут годы, прежде чем я узнаю, что это побочные эффекты от препаратов, и в конечном итоге переключусь на схему, с которой мое тело сможет справиться.
Забота о Лейле, когда все, что я хотел — это оставаться в постели, помогла мне развить динамику и выносливость, необходимые для того, чтобы позаботиться о себе. Я начал задавать вопросы, например, как мне справиться с этим диагнозом? Я буду жить или умру? Мои «демоны» были со мной, но я начал видеть выход.
Когда я, наконец, встретился лицом к лицу с отцом, я понял, что у него не было слов или образования, чтобы понять, что такое ВИЧ в наши дни, что я не мог передать свою болезнь кому-то, будучи укушенным тем же комаром или разделив его стакан воды. После тяжелого двухчасового разговора с ним мы вышли пообедать. В какой-то момент я отрезал вилкой кусок его стейка, и когда мой папа переложил остатки мяса на мою тарелку, я был разочарован. Я подумал: «После всего этого, он так и не понял». «Нет, — сказал он. — Я даю его тебе, потому что ты явно все еще голоден». Затем он взял остаток стейка и сунул в рот. Это было забавно. У моего отца другое понимание мира, но мы были готовы слышать друг друга.
Через три месяца после того как я начал принимать лекарства, я решил поступить в Юридическую школу Уильяма С. Ричардсона на Гавайях. Это было трудное решение, потому что я не смог бы взять Лейлу, но я чувствовал, что мне нужно начать все сначала в месте, где меня никто не знал. Пока меня не было, Лейла оставалась с моей соседкой по комнате и братом, и я возвращался при каждой возможности. Юридическая школа – это то место, где я погрузился в работу ЛГБТ — гражданские права, в борьбу с дискриминацией, ВИЧ и политику.
Этот опыт привел меня к моей нынешней работе в Медицинской академии Bay Area, где я рассказываю старшеклассниками (в основном около 14 лет) о ВИЧ и безопасном сексе. Нелегко снова и снова делиться своей историей и переживать воспоминания о моем диагнозе. Это сложно и эмоционально, но я чувствую, что этот ужас случился не зря.
Часто дети, с которыми я разговариваю, спрашивают, как мне удалось собраться и жить дальше, когда меня выгнали в семнадцать лет. Я рассказываю им о своей детской мечте: поступить в колледж, устроиться на работу, выйти замуж, завести детей, про собаку и дом — я просто никогда не переставал стремиться к этому. Я хотел доказать неправоту всем, кто думал, что я не смогу изменить свою жизнь. Я взял себя в руки, поблагодарил тех, кто помогал мне на этом пути, и продолжил работать над достижением своих целей. В первый год учебы в колледже я устроился на две работы с частичной занятостью, подал заявку на финансовую помощь, делая шаг за шагом.
Одиннадцать лет спустя у меня есть почти все, о чем я мечтал. Двое моих младших братьев сейчас живут со мной, и я недавно удочерил свою прекрасную дочь. Хотя мой партнер и я больше не вместе, у нас прекрасные отношения, и мы являемся родителями для нашей дочери и Лейлы. Я делаю работу, которую люблю. Моя жизнь сильно отличается от той ужасающей картины, где я умираю на больничной койке, которую я нарисовал в тот день, когда получил положительный тест.
За последние шесть лет я, вероятно, поделился своей историей с более чем 3000 студентов. Каждый раз, говорю им, я сидел на тех же уроках медицинского образования в академии Bay Area, за теми же партами, за которыми сидят они, изучая все это. Я неплохой человек. Ты не заразишься ВИЧ, потому что ты плохой человек. Можно быть хорошим человеком, образованным человеком и все равно заразиться ВИЧ. Мы должны преодолеть это клеймо, ведь это причина того, что люди не сдают анализы и боятся признаться в своем диагнозе.
Этот вирус не появляется у людей, потому что они этого заслуживают. Моя история — то, что я хочу оставить после себя.
Слушать истории друг друга — напоминать себе, что мы боремся за правое дело, проявлять понимание и сострадание к тем, кто сражается, и не забывать, что ты сильнее, когда рядом с тобой хорошие люди. Это дала понять мне Лейла. Будь то мирные прогулки или ночи, когда она была рядом, она обеспечила мне тот дом, в который я мог вернуться, место передышки. Лейла показала мне, что такое безусловная любовь на самом деле. Когда люди не принимали меня или говорили обидные вещи за моей спиной, Лейла была рядом — она всегда была верна, — и она всегда приходит мне на помощь. Каждый божий день она встречает меня с любовью.
Даниэль и Локи
Я из Чикаго, из очень большой латиноамериканской семьи. Будучи самым младшим из семи детей — у меня пять братьев и сестра, — я возлагал большие надежды на то, кем я стану. Признаться, что я гей, было сложно. Когда мне было шестнадцать, мой брат выгнал меня, и моя семья отвернулась от меня. Из-за этого у меня никогда не было возможности сблизиться со своими братьями и сестрами.
Мои отношения с семьей повлияли на все, что я делаю.
Всю свою жизнь я изо всех сил пытался найти принятие, чувство принадлежности и дом. Я потратил свои двадцать с небольшим лет, борясь с этими порывами, пытаясь окончить школу и жить полноценной жизнью. Хотя в то время я не полностью осознавал это, в глубине души я знал, что чего-то в моей жизни не хватает. К сожалению, я принимал различные вещества, чтобы замаскировать свои чувства и заполнить эту пустоту.
Одна из ловушек для молодых и гомосексуальных людей, которые растут в городской среде, — легкий доступ к наркотикам и алкоголю.
Тогда в гей-сообществе я обрел семью, которой у меня не было. В то время я работал в ночном клубе допоздна. Я потерял из виду свое будущее и бросил школу. Я употреблял все, от марихуаны до метамфетамина, для облегчения, для чувства принадлежности или иногда просто для побега от реальности.
Когда мне было около тридцати, я узнал, что у меня ВИЧ. Я был потрясен. Когда мне поставили этот диагноз, меня охватило одиночество и чувство, что меня никто никогда не полюбит. Семья не была моей группой поддержки, это тоже не облегчало ситуацию. Они знают о моем диагнозе, но, как и большинство других вещей, мы не обсуждаем это. Меня об этом никогда ничего не спрашивали. Таковы некоторые латинские семьи — эмоциональные, но не общительные. Это беспокоит меня, конечно, но это то, что есть.
Я надолго похоронил свои переживания по поводу своего диагноза, запер их в каком-то уголке своего разума. Однако, оглядываясь назад, я понимаю, что все эти тяжелые жизненные обстоятельства и привели меня к Локи.
Это было перед моим тридцатым днем рождения и сразу после того, как я решил завязать с наркотиками. Мой путь к выздоровлению был очень одиноким. Я потерял много друзей. По иронии судьбы отказаться от наркотиков для меня было сложно. Локи было три месяца, и он был последним в помете, как и я. Раньше я ни о ком особо не заботился. Раньше я никогда никого особо не любил. Внезапно прийти домой в шесть утра означало прийти домой к этому очаровательному плачущему щенку. В тот момент я подумал: «Мне нужно изменить свою жизнь».
Собаки требуют от вас большего. Независимо от того, заботитесь вы о себе или нет, их потребности на первом месте, и поэтому вы в конечном итоге ставите на первое место себя. Это почти мистические отношения, особенно когда вы заводите собаку во время серьезных перемен в вашей жизни. Локи дал мне ощущение дома, безопасности и комфорта, в которых я отчаянно нуждался. Как бы банально это ни звучало, я почувствовал, что наконец-то у меня появился дом, потому что он был там, и это действительно изменило мою жизнь. Через шесть месяцев я вернулся, чтобы получить степень в Университете Де Поля, а в течение следующих двух-трех лет я получу степень бакалавра по рекламе.
Сегодня мы с Локи неразлучны. Люди говорят, что он очень похож на меня. Он соответствует моим эмоциям. Когда он подбегает к людям, его энергия такая: «Любите меня, любите меня, любите меня!» Мне нравится думать, что я не такой, но, вероятно, так оно и есть: собаки — это продолжение нас. Я думаю, что я слишком ласковый, потому что моя семья никогда не была такой. Я знаю, что она любит меня, но с людьми «что посеешь, то и пожнешь» не всегда работает. С собакой все иначе. Она дает и проявляет любовь безоговорочно. Когда какая-то часть вас боится, что вы недостойны любви, — это не мелочь.
Даже моя семья увидела изменения во мне. Они любят Локи, потому что чувствуют, что он исправил меня — он вытащил меня из темноты. Мне кажется, иногда они лучше относятся к моей собаке, чем ко мне. Но это нормально, потому что именно так они проявляют свою заботу — они не всегда показывают привязанность ко мне, но делают это по отношению к Локи, который стал частью меня. Таким образом, Локи сблизил нас, особенно меня с отцом. Раньше наши отношения были никакими, но он любит эту собаку. Когда я оставляю Локи у родителей, он ночью спит в постели с моим отцом. Я заметил, что когда мой отец стал старше, его грубая натура смягчилась, и стало легче поддерживать связь. В свою очередь, я научился прощать и проявлять к нему терпение — собака точно научит вас терпению. Теперь я просто пытаюсь понять и принять своего отца таким, какой он есть. Я еще не дошел до этого с моими братьями, но надеюсь, что и это случится.
Тем временем мне удалось создать свою семью с Локи. Заботясь о нем, я стал понимать, кто я и что я могу. Собака меня немного успокоила, дала почувствовать себя нужным. Он проявил ко мне принятие и любовь, чего я никогда раньше не знал, и я перенес это в другие сферы моей жизни — в мою приверженность работе, в мои отношения с семьей или в поездке в Чикаго для ВИЧ-положительных, благодаря которой я приобрел друзей, которые научили меня принимать мой диагноз. И Локи играет главную роль во всем этом.
Десять лет вместе с Локи были годами постоянного роста и развития. Он открыл мне глаза на мои дурные наклонности и привычки. С тех пор я не употребляю наркотики и даже почти не пью алкоголь, так как знаю, что это заставляет меня терять контроль над эмоциями. Я научился вести другой образ жизни, и теперь я знаю, что есть много других видов удовольствий. Локи для меня действительно символ надежды, обещания будущего.
