В 2013 году Фонд «Общественное мнение» провел исследование об отношении россиян к домам престарелых. Большая часть опрошенных отвечала, что туда попадают одинокие или ненужные родственникам люди, и всего 16% назвали переселение пожилых людей в такие пансионаты допустимым. Спустя пять лет, в 2018 году, по результатам опроса Института общественного мнения «Анкетолог», уже 32% опрошенных относились к практике проживания пожилых в домах престарелых скорее положительно, и 6% — определенно положительно.
«Пансионат не может быть плохим, если стоит такую кругленькую сумму»
Оксана, Москва
— Когда папе было 87 лет, у меня умерла мама, и мы с семьей решили перевезти отца жить с нами. Я работала, мы часто уезжали, и я наняла женщину, которая помогала папе по хозяйству — тогда сиделка ему не была нужна. Но спустя три года здоровье стало подводить его, он начал падать, терять сознание. Однажды, когда я была дома, я принесла ему еду, стоило мне уйти обратно на кухню с грязной посудой, как он тут же упал. Мы задумались о постоянном медицинском уходе.
О домах престарелых мы до этого ничего не знали. Решили посмотреть, какие есть частные, и выбрали пансионат Senior Group — как-то сразу. Я обратила внимание на то, что он сделан по европейским стандартам, работники прошли обучение и стоил он очень дорого. Я не знаю, хорошо это или плохо, но для меня это было одним из важных показателей: не может быть плохим пансионат, если стоит такую кругленькую сумму.
Отец сначала согласился переселиться, потом отказался — у него уже были проблемы психического характера. В итоге он все же прожил в пансионате четыре года. Дом был больше похож на санаторий — чистота идеальная, приезжали все нужные врачи, персонал очень вежливый. С постояльцами устраивалось некоторое подобие анимации — с ними разговаривали психологи, проходили вечера музыки. Все постояльцы всегда были накормлены, помыты. Я ездила навестить папу несколько раз в неделю. В этот пансионат можно было приезжать хоть каждый день, только на ночь нельзя было оставаться.
Вообще в нашей культуре такого нет — обращаться в пансионат, но бывают ситуации, когда ты не усмотришь сам, просто не справишься. И я очень благодарна за помощь, которую получила.
***
«Помещение человека в достойный пансионат может значительно улучшить его состояние, — уверен директор Санкт-Петербургского института биорегуляции и геронтологии, экс-президент Европейской ассоциации геронтологии и гериатрии, профессор Владимир Хавинсон. — А обеспечить надлежащий уход дома в ряде случаев крайне сложно. Например, когда человек болен деменцией, дома обеспечить уход практически невозможно. Если только иметь сиделку, что очень дорого и не совсем реально, нужна медсестра и прочее».
Само словосочетание «дом престарелых» употреблять не следует, считает Хавинсон, в Европе это считается оскорбительным и дискриминационным: «Можно называть их „дома ветеранов“, „пансионаты ветеранов“ — это очень хорошо. Или можно сказать „пансионат для людей старших возрастных групп“».
«Эта тема наполнена тревогой, страхом, здесь мы соприкасаемся с вопросами болезни, смерти — вещами, с которыми соприкасаться достаточно страшно, — говорит клинический психолог, сотрудник Научно-практического психоневрологического центра им. З. П. Соловьева Айдан Махмудова. — И даже если это происходит не в нашей семье, а просто со стороны, мы все равно можем испугаться. Люди, которые осуждают других из-за решения обратиться за профессиональной помощью, могут неосознанно примерить это на себя: либо я боюсь, что окажусь на месте этого престарелого родителя, либо я боюсь оказаться в позиции выбора. И вопрос в том, что мы с этим страхом делаем. Осуждение — это просто способ справиться с тревогой. Но он неэффективный. Стоит задать себе вопрос — что я могу делать каждый день, чтобы снизить свою тревогу? Терапия для осуждающих — вернуться к себе обратно: „А что это вдруг я чужих людей осуждаю, насколько мне нормально, если расстаются со мной, насколько мне о’кей, если мне отказывают? Почему это меня цепляет? Был ли у меня опыт, когда меня оставляли? Насколько мне страшно стареть?“»
«Тем, кого критика задевает, нужно помнить о своих границах, — уверена Махмудова. — Нам стоит помнить, что любая непрошеная критика, непрошеный совет даже в какой-то милой форме с улыбкой — это нарушение границ. Никто этих людей не просит давать оценку моим действиям, если я встал перед таким выбором».
«Мои друзья и родные считают, что я бросила маму на произвол судьбы»
Ася, Липецк
— Моя мама с 15 лет ухаживала за своими престарелыми родителями. Она делала это с удовольствием, но я видела, что бабушка с дедушкой обращались с ней очень плохо. Пользуясь ее беспомощностью и добротой, они практически превратили ее в рабыню. Я ничего не могла поделать с этим: бабушка не хотела никаких чужих людей в доме, их фактически и не было. Если бы существовала система ухода за больными, этого можно было бы избежать. Но, думаю, ее нет и не будет.
Потом потребовалась помощь уже моей маме: несколько лет назад она сломала шейку бедра. Врач сказал: «В хоспис». Помимо этого, у мамы есть психическое заболевание, ей нужно обязательно принимать таблетки.
Я тогда жила на две страны — у меня семья в ЕС. Я решила посмотреть дом престарелых в своем родном Липецке. Это было ужасно. Я слышала, как хрипят бедные больные в палатах, чувствовала, как там пахнет, видела отношение работников. Я стала смотреть частные пансионаты ближе к Москве, но они стоили очень дорого, я не могла себе этого позволить. Я думаю, что дом престарелых — это скорая смерть для больных стариков. И не факт, что за деньги там будет лучше. Абсолютно в этом не уверена. Сама мама тоже в пансионат не хотела — за всю жизнь насмотрелась на больницы.
Я решила обратиться к сиделке. Но оказалось, что найти хорошую нелегко — они все необученные. В итоге мы сменили несколько женщин. По счастью, мне попался хороший травматолог, который дал полезные рекомендации, и я смогла самостоятельно поставить маму на ноги. Теперь она использует ходунки.
Сейчас у мамы нет сиделки — она не особо нужна, мама все может сама. Есть помощницы по хозяйству из агентства — две классные женщины. Я два раза в день звоню маме, стараюсь ездить как можно чаще.
Многие мои знакомые и друзья, живущие в Липецке говорили, что я бросила мать на произвол судьбы. Это обычные слова, которые можно услышать от горожан. Да что там знакомые, даже мой родной дядя мне всю жизнь говорит, что я за матерью не ухаживаю. Но это не так! Раньше мне было очень обидно, но сейчас я уже не обращаю на это внимание. Меня очень сильно поддерживает муж, за что я ему безгранично благодарна.
***
Совладелец и руководитель сети гериатрических центров по уходу и реабилитации Senior Group Алексей Сиднев, говорит, что в России огромный спрос на помощь людям, которым нельзя организовать ее на дому. При этом обучение сиделок — это действительно нерешенный вопрос: «У нас в стране установлены требования к сиделкам, но работающих программ обучения нет. Квалификация персонала в пансионатах — это всегда добрая воля того, кто это делает. Государство как-то обучает — и то не везде».
На эту проблему также обращает внимание Хавинсон: «Вопрос о выдаче сертификатов для сиделок, их обучении — это вопрос открытый. Он много раз обсуждался и пока не решен».
«Я не могу отдать мужа в пансионат — мы вместе уже 42 года»
Ольга, Ленинградская область
— Все началось с того, что я стала замечать в поведении мужа что-то не совсем логичное. Иногда списывала странности на характер, а потом, весной 2012 года, я поняла, что у него что-то с головой. Врач сразу сказал: «Это Альцгеймер». Сейчас диагноз — «деменция», как «Альцгеймер» диагноз не звучит.
Когда только поставили диагноз, муж еще ходил, гулял сам, ориентировался. Спустя два года начались сложности — муж уже не мог позвонить в домофон, закрыть дверь, — к нам переехала моя старшая сестра, которая сама овдовела. Муж очень послушный, и сестра с ним справлялась. На работе мне шли навстречу, директор сказал: «Ты можешь в любой момент уехать с работы, если мужу понадобится помощь».
А потом проблемы стали усугубляться, у мужа начались ночные вставания — мол, ему надо куда-то. И в январе 2017 года я уволилась. Сразу после этого муж, можно сказать, слег. До декабря прошлого года мы еще ходили с ним по квартире, а в декабре нас сразил ковид. И после этого он перестал ходить. Я его поднимаю с кровати и сажаю в кресло. Сам он не встает — даже попыток не делает.
Мой день проходит так. Я просыпаюсь, жду, как проснется муж, как только он открывает глаза — я даю ему воду. Потом мы бреемся, я его умываю, подмываю и пересаживаю на кресло. Затем мы завтракаем. Часа два-три он сидит, обложенный подушками, перед телевизором. Потом — обед, туалет. И затем я его перетаскиваю обратно в постель. Периодически подхожу — дать воду, сменить памперс.
Моем его вместе с сыном. На кресло стелим клеенку, в ноги я ставлю детский надувной бассейн, клеенку спускаю в бассейн. Мою голову, потом до пояса, потом мы его поднимаем, сын его держит за руки, а я мою ниже пояса и ноги.
С точки зрения отношений в семье у нас ничего не изменилось. Меня очень поддерживают мои подруги, приходят в гости, мы общаемся. У меня даже получается найти время для себя. Внуки знают, что с их дедушкой, они знают, что дедушка болен, они приходят — правда сейчас они не подходят к нему. Когда он был на ногах, они еще с ним гуляли, а когда он слег, они приходят, спрашивают, но не более того. Самая большая проблема сейчас — это мое здоровье. Нужно быть всегда сильной. Потому что иначе не справиться.
Года два назад мне захотелось отдохнуть. Я подумала, не поместить ли мне мужа на месяц в частный пансионат. Но в итоге не смогла этого сделать. В другой раз мне захотелось съездить в Питер на три дня. Я нашла сиделку, она пришла — приятная женщина, но муж ее не принял. Она подошла к нему и попыталась поднять — он уперся, просто уперся целенаправленно. Сейчас пансионат на какое-то длительное время я не рассматриваю: я не смогу с ним расстаться. Для меня это родной человек. Через месяц у нас годовщина — 42 года вместе. Куда я его отдам?
***
Людям, которые решили самостоятельно ухаживать за болеющим родственником, Махмудова советует помнить о своих ресурсах: «Надо задать себе вопрос, насколько я могу заботиться о нем, если я сам начинаю истощаться? Если человек принимает решение ухаживать за родственником самостоятельно, можно выделять самому себе время, договариваться с собой, что даже если человек остается со мной в квартире, это мое пространство, у меня есть свое время. Следует задавать себе вопрос: „Почему я ухаживаю, какая моя потребность удовлетворяется оттого, что мой родственник остается со мной? И что я буду делать, когда этот человек уйдет?“ Если ухаживать намерены молодые люди, у которых свои семьи и работа, учеба, и они забрасывают это ради ухода за близким, им нужно задаться вопросом, насколько реалистично это будет потом все восстановить»
В пансионат, где я служил, очередь на месяцы вперед
Даниил Жмаев, экс-соцработник, Санкт-Петербург
— Дом престарелых, где я работал, больше напоминал санаторий, — рассказывает блогер Даниил Жмаев, который вместо армии выбрал прохождение альтернативной гражданской службы и стал санитаром в петербургском государственном доме престарелых. — Комнаты назывались не палатами, а комнатами проживания. Было два корпуса: в одном жили те, кому не был нужен специальный уход (в одной комнате размещались до пяти человек), в другом — те, кто нуждался в нем (в одной комнате жили по одному либо по два человека). Организовывался досуг, например, в актовом зале показывали фильмы, выступали приезжие артисты, играли спектакли, давали концерты. Еще была библиотека с журналами и книгами. В каждой комнате был телевизор.
Какие-то постояльцы жили у нас по 15–20 лет, а какие-то приезжали на реабилитацию после травм или инсультов. К пансионату все относились по-разному: кто-то считал, что тут шикарно и лучше ничего не найти, а кто-то предъявлял претензии — но, с моей точки зрения, необоснованные, типа рациона на ужин. По поводу одиночества и личного пространства — все люди разные: кто-то просил их перевести в комнаты, где больше мест, потому что хочется общения, а кто-то ценил личное пространство — чем меньше соседей, тем лучше. Но это все было решаемо, были случаи, когда переводили в двухместные комнаты.
Проблем с финансированием у нас не было. Во время пандемии были проблемы с поставками, но это не от отсутствия денег, а потому что какие-то товары долго шли — памперсы или гигиенические салфетки.
Поступающих в этот дом — большой поток, очередь постоянно держится на уровне десятков человек. А вот очередей, чтобы работать здесь — нет. Хотя у нас были достойные зарплаты и условия труда. Но таких как наш пансионат мало.
***
Сиднев считает, что работа домов престарелых должна строго регулироваться. «Пока я вижу, что внятной стратегии нет, — говорит он. — Есть два параллельных сегмента — один государственный, устаревший, некачественный, гулажный — как ГУЛАГ. Другой — качественный, частный, но дорогой».
Хавинсон уверен, что помещение человека в дом престарелых, оснащенный всем необходимым и имеющим лицензию — это крайне важно. И это забота государства, поскольку люди проработали всю жизнь, и имеют право на достойную старость. При этом государство обязано усилить контроль за действующими домами престарелых и проводить лицензирование. Частные нелицензированные дома должны быть закрыты, считает он. Сама же культура отношений между поколениями должна воспитываться с детского сада и школы.
Махмудова обращает внимание, что, если человек принял решение обратиться в дом престарелых для ухода за родственником, важно поддерживать с ним отношения: «В этой ситуации важно не количество контакта, а качество. Обязательно нужен диалог. Даже если у человека идет явное снижение психических функций (память, внимание, речь), поддержание контакта остается главной задачей. Помимо слов, мы можем общаться через прикосновения, взгляд, держать за руку близкого человека. В таких простых действиях есть много эмоциональной составляющей, которая и оказывает поддержку. Когда мы выражаем свои эмоции через слова, контакт, диалог, нам становится не так страшно».
