Русская литература осваивает ВИЧ: интервью с автором повести «Плюс жизнь»

«Плюс жизнь» получила множество хвалебных отзывов от читателей и критиков. Однако говорят о повести очень по-разному: для кого-то оказалось важным, что эта история о ВИЧ-положительном человеке, уже одно это стало новостью для русскоязычной литературы. Обращают внимание на особую интонацию, а еще на то, что это текст про восприятие Другого, эмпатию и выбор, который делает человек, оказавшийся тем самым Другим: сохраняет ли он достоинство или нет. Как вы пришли к этой истории, и почему она именно о человеке с ВИЧ?

Действительно, «Плюс жизнь» — это более универсальная история, чем просто рассказ о том, как человеку с ВИЧ сегодня живется в России. В целом книга состоит из множества Других.

Для меня эта история о том, как нам воспринимать того, кто на нас не похож, и каким образом нам всем выстраивать друг с другом диалог. Мне кажется, ВИЧ — это такой концентрированный Другой. Многие все еще думают, что ВИЧ-положительный человек сам виноват в том, что заразился, а болезнь — грязная, и лучше ее носителя обходить стороной. Эта тема очень актуальна, хотя отталкивалась я не от актуальности. Кто-то однажды написал, что, если из книжки убрать ВИЧ, в ней ничего не останется, потому что главный герой — абсолютно типичный подросток, такой же как все. Но в этом вся соль! Он действительно такой же, как все. И мне хотелось показать классного парня, положительного во всех отношениях героя, которого коснулась болезнь, из-за чего он оказался Другим. И он взрослеет, но при всей его нормальности общество не готово его принять.

Для главного героя книги до определенного момента оказываются единственными собеседниками. К любимым авторам он причисляет Эрве Гибера, французского писателя, рассказавшего о своем ВИЧ-статусе на страницах романа «Другу, который не спас мне жизнь». Есть ощущение, что Гибер и еще несколько имен, а теперь и ваша повесть — это и есть весь корпус художественной литературы, в которой представлена жизнь людей с ВИЧ. Или это не так, и мы даже можем говорить о каких-то трендах?

Мне кажется, в российской литературе эта тема практически не звучит. В западной литературе она представлена заметно шире, прежде всего потому, что ее стали гораздо раньше осваивать. Я могу назвать три русскоязычных текста, в которых тема ВИЧ звучала, но умышленно не стану этого делать. Дело в том, что для работы над ними не было осуществлено достаточного отбора информации. Очевидно, что авторы этих текстов мало знают о ВИЧ. Во-вторых, в их текстах вокруг ВИЧ нагнетался ужас. Например, от имени человека с ВИЧ автор рассказывает, как, живя в общаге, он оставляет свою бритву, и все от нее заражаются. Это демонизирует людей с ВИЧ и стигматизирует их еще больше. Когда я начинала работать с повестью, я пыталась понять, что уже написано о ВИЧ или, может, такая книга уже написана кем-то до меня.

Но, видимо, в русскоязычной литературе на эту тему абсолютный вакуум, и это ужасает, если вспомнить, что в стране с вирусом живет около полутора миллионов человек. Тем не менее читать про болезнь как таковую не очень интересно, особенно если это не касается тебя прямо. Поэтому история получилась более универсальной. Она про человека, который ставит перед собой цели и пытается их достичь, одновременно преодолевая серьезные ограничения. Она про взаимодействие человека и мира, который часто настроен по отношению к нему агрессивно, в конце концов, про подростковую любовь и взросление. А еще это история о преодолении травмы. Потому что ребенок, получивший диагноз от матери, неизбежно получает и травму. Для меня было важно написать о попытке преодоления травмы, о том, как герой пытается простить свою мать, и в итоге ему это удается.

В тексте представлено много сценариев того, как может проявляться стигматизация. Есть бабушка, которая не может разглядеть за болезнью своего внука, есть и прогрессивные персонажи, которые хотят защищать угнетаемых (например, феминистка и зоозащитница), но говорят о резервациях для людей, живущих с ВИЧ.

Та героиня скорее бодипозитивщица. Не знаю, почему феминистки так обиделись за этот эпизод. В интернете писали, что я кого-то угнетаю своим текстом. И я прошу прощения, если это действительно так, я не преследовала таких целей. У меня действительно состоялся разговор с девушкой, которая напоминает эту героиню. И она говорила о том, что инфицированные мужчины должны отправиться в резервацию. Речь шла не о каких-то гетто, а о том, что нужно максимально уменьшить контакты таких мужчин с женщинами, чтобы предупредить заражение. Конечно, это совершеннейший бред, потому что ВИЧ — проблема, от которой страдают все: мужчины, женщины, дети, бабушки, дедушки. Сейчас, кстати, увеличивается количество людей, которые узнают о своем ВИЧ-статусе даже не в 40, а после 50, поэтому нельзя сказать, что кого-то ВИЧ касается больше, а кого-то меньше. Конечно, женщины физиологически более уязвимы, потому что они — принимающая сторона, но и это ни о чем не говорит. Я думаю, если в стране будет меняться социальная и медицинская политика, касающаяся ВИЧ, от этого будет лучше всем: и мужчинам, и женщинам.

В истории с тетей (которая перестала общаться с главным героем, когда тот стал взрослым, — прим. автора) хорошо видно, как избирательна бывает эмпатия и как тесно с ней связаны эмоции. Очень просто сочувствовать больному ребеночку. А тут Лев стал взрослым человеком! Так же происходит с любой болезнью. Люди готовы отправлять СМС с пожертвованиями больным детям. А если болеет обычный мужчина 45 лет, он не привлечет столько же СМС, внимания и помощи, сколько белокурая трехлетняя девочка.

Но я не согласна, когда говорят, что все взрослые люди в повести плохие. Там есть замечательные взрослые: врач-инфекционист, симпатичные люди с ВИЧ, с которыми встречается герой. Среди них обычная библиотекарша, сумасшедший депутат. Не знаю, насколько это заметно, но я этим людям симпатизирую. Однако есть и те, кто выписан с иронией. Кажется, что ирония постепенно уходит из общественного поля, и мы делим мир на правых и виноватых, на черное и белое, но это совершенно неверно. И главный герой смотрит на окружающих с иронией, но не по-злому. Поэтому и сама интонация, надеюсь, располагает к тому, чтобы мы относились друг к другу по-человечески, иронично, но по-доброму.

В нашем разговоре, да и в повести тоже, то и дело звучат слова, вышедшие из психотерапевтического словаря: травма, принятие себя, эдипов комплекс, стигма, эмпатия. При этом язык повести можно описать как подростковый или молодежный. В связи с этим хочется поговорить о ресурсах языка для «Плюс жизни». Из чего он состоит?

Я исходила из того, что герою восемнадцать лет, и старалась писать текст так, как будто и мне столько же, хотя это далеко не так. Поэтому когда мне пеняют на языковую бедность, говорят, что этот текст — ничто в филологическом плане, и задают вопрос «зачем это читать?», мне кажется это странным. Если бы я писала его как 27-летняя женщина, те же самые люди говорили бы: «Как же можно так писать, это же взрослая женщина пишет от имени подростка, это неправдоподобно». Поэтому главным критерием для меня была достоверность. И оценки того, что получилось, тоже полярные. Члены жюри «Лицея» говорили, что после первого прочтения рукописи они не поверили, что автор — молодая женщина. А когда открыли мою биографию и увидели, что у меня двое детей, всех это так удивило, что они решили, будто это игра и за женщиной все-таки скрывается мальчик. Но также я встречала комментарии, в которых говорили, что моя проза женская, что это девочковый текст.

Что касается терапевтического словаря, мне кажется, молодые люди сегодня часто рассуждают в таких терминах. И значительно больше подкованы в них, чем поколение наших мам. Невозможно представить, что я предложу своей маме поговорить о травме. Это редкость, когда такая проблематика оказывается в фокусе внимания людей за 40-50. Но все-таки «Плюс жизнь» — история о преодолении какой угодно травмы. Ведь человек может переживать подобный опыт не только из-за ВИЧ, но и вследствие постакне, диабета или невроза.

«Плюс жизнь» не только работает как повесть о юноше с ВИЧ или как повесть о взрослении и первых отношениях, но и обличает травлю, консерватизм и в каком-то смысле оказывается дидактическим и даже просветительским проектом.

Изначально у меня не было идеи никого просвещать. Помню, для меня было большим удивлением, когда Павел Басинский на награждении премии «Лицей» произнес со сцены такие слова: «Эта книга учит, как жить». Тогда я уже примерно понимала, что речь идет о моей книжке. И я подумала, как это странно: когда я ее писала, мне было 27 лет, кого я могла чему-то научить? Конечно, я не считала, что могу рассказывать, как можно делать, а как нельзя. Но если бы я жила в другой стране, где уровень знаний о ВИЧ был выше, а люди были бы менее консервативны и костны, я могла бы отказаться от каких-то эпизодов. Например, в одном месте в диалоге героев я объясняю, что такое дискордантная пара. Я понимала, что совсем не объяснить этого нельзя. Иначе часть читателей будет уверена, что герой обязательно инфицирует свою партнершу во время секса. Ты понимаешь, что работаешь с читателем и хочешь, чтобы книга была воспринята им верно даже на уровне фактов. Это не было моей целью, но пришлось в чем-то просвещать, просто потому что я знаю о ВИЧ немного больше, чем средний человек.

Откуда? В книге вы достаточно глубоко погрузились в тему. Как вам это удалось?

Работа над повестью началась с того, что мне хотелось выписать героя с определенным набором черт. А в 2016 году я услышала, что в стране проживает более миллиона людей с ВИЧ. Эта цифра показалась мне непостижимой, и я решила узнать о вирусе больше. Это привело к тому, что я узнала, какой у нас высокий уровень дискриминации по отношению к ВИЧ-положительным. Возможно, это одно из самых демонизированных и окруженных стереотипами заболеваний. И вышло так, что именно ВИЧ, в конце концов, оказался поводом для разговора о нас и нашей действительности. Но писать на такую сложную тему, не будучи предельно осведомленной о всех деталях заболевания и жизни с ним, нельзя. Поэтому пришлось прочесть немало книг, сайтов и форумов, в общем, использовать все доступные и достоверные источники. Сегодня я вижу, что повесть имеет и просветительские функции, хотя, конечно, я не писала ее как методичку. Я часто получаю сообщения от читателей, в которых они рассказывают, что садились за книжку с предубеждением, думая, что ВИЧ может быть только у геев, наркоманов и проституток, но после прочтения понимали, что это не так.