Катерина Гордеева — российский тележурналист и попечитель благотворительного фонда «Подари жизнь». Корреспондент последовательно «лужковского» ТВЦ, «киселевского» ТВ-6, ТВС, с 2003 года «парфеновского», а с 2004 — «пост-парфеновского» НТВ.
Снимала сюжеты для таких передач, как «Сегодня», «Страна и мир», «Профессия — репортер», «Намедни». Автор документальных фильмов: «Рублевские жены», «Жизнь взаймы» (о работе трансплантологов), «Победить рак» и других. С 2015 года живет в Латвии, в Москве бывает наездами.
Фильмы теперь Гордеева снимает нечасто. Из успешных: документальный цикл об усыновлении, предназначенный для проката в интернете, и увлекательный очерк, посвященный «театральному делу» Кирилла Серебренникова — давнего друга самой журналистки.
Кроме того, Катерина Гардеева — соавтор сборника бесед с актрисой и основательницей «Подари жизнь» Чулпан Хаматовой. С этой книгой — «Время колоть лед» — она и пришла совсем недавно в открытое пространство фонда СПИД.ЦЕНТР на встречу с читателями.
В ходе небольшой лекции журналистка подробно рассказывает о книге и контексте ее создания: «В книге есть три линии. Первая линия — это, конечно, фонд; вторая линия — такой „совмещенный санузел“ — театрально-киношно-журналистская. В самом начале книги я высказываю предположение: все, что происходит в журналистике, на этом передовом крае, со временем сказывается на театре и кино. Чулпан сперва со мною не соглашается, но в итоге оказывается, что я все-таки права».
«То, как и по каким причинам разваливалось «первое» НТВ (а теперь мы понимаем, что по причинам не тем, о которых мы думали в 2001 году), как второй раз разваливалось оно же в 2004 году, и то, как оно в конце концов развалилось в 2012, — все это теперь пришло в театр и кино».
«В книге есть и третья линия — это Кирилл Серебренников. Очень важная и для меня, потому что я с Кириллом вместе росла, выросла, дружила, мы вместе, друг за другом, переехали в Москву, и для Чулпан. Для которой он был важнейшим режиссером в жизни. Все эти линии сходятся в одной точке, в точке принятия решения, когда ты и только ты для себя можешь решить: на какой компромисс ты пойдешь, каким кусочком себя пожертвуешь? И, главное, можно ли вообще обойтись без компромиссов?»
О благотворительности коротко: «Не может никакой благотворительный фонд, даже самый распрекрасный, устроить параллельно медицину, социальную инфраструктуру, службу помощи. Так как не может быть ничего параллельного в системе, где есть власть, ее вертикаль, государство, но мы, третий сектор, выросли настолько, что государство с нами начало считаться».
Главный и самый очевидный вопрос: «Почему вы написали эту книгу?» — Катерина предупреждает домашней заготовкой: «Чтобы зафиксировать эпоху».
«Мы очень плохо помним то время. Работая над книгой, я выяснила, что даже мы с Чулпан помним жизнь, в которой участвовали обе, абсолютно по-разному, — признается она. — В целом так устроена человеческая память, когда-то я снимала фильм про Блокаду, все участники тех событий тоже рассказывали по-разному. Их воспоминания, за исключением „заимствованных“ из фильмов и книжек, прочитанных сильно после, не совпадали».
Дальше — экспромтом.
Антон Красовский:
— Вы, Катерина, сказали про компромисс. Есть люди, которые считают, что нельзя помогать умирающим детям, пока мы не победили «кровавый режим». Но проблема фонда «Подари жизнь» заключается в том, что он не параллельно с «кровавым режимом» существует, а существует фактически в зависимости от режима. Ты сама описываешь ситуацию, когда Чулпан приходит к Путину. А потом раздается женский голос, это начальник контрольно-правового управления...
Катерина Гордеева:
— Она приходит не по делам фонда.
— Но именно он построил Национальный медицинский исследовательский центр детской гематологии имени Димы Рогачева, именно он выдал денег на реализацию программы паллиативной медицины в России, и это некий договор.
— Безусловно. С одной поправкой: Центр Димы Рогачева построил, конечно, никакой не Путин, а врачи. Идея центра принадлежит врачам. И когда Путин пришел в РДКБ к мальчику Диме Рогачеву…
— Не Путин пришел, а его за руку привели к умирающему Диме Рогачеву.
— Он тогда не умирал, и у него были неплохие шансы на победу. Сейчас ребенок с тем же диагнозом не умер бы. Дима написал письмо, что хочет «попить» блинов с президентом. Большое количество людей, любивших Диму, решили выполнить его просьбу: от Кати Чистяковой до Максима Кононенко, который передал письмо Наталье Тимаковой…
— Паркер передал Тимаковой?
— Да. Была такая цепочка. Путин в итоге действительно приехал, причем вошел не через парадный вход, где его ждали, а через задний. Врачи к тому моменту уже начертили план своей будущей больницы, знали место, где ее построят. Осталось только передать бумаги.
— Мой вопрос был о другом. Ты говоришь: гражданское общество, третий сектор… Но не являются ли пародией на гражданское общество и Чулпан Хаматова, и Нюта Федермессер, член ОНФ, и Елизавета Глинка, дважды лауреат, орденоносец и боец с врагами мирового человечества в Сирии? Гражданское общество не вступает в сговор с властью. Гражданское общество власть меняет. Оно этой властью управляет. Используя власть как подрядчика. А у нас превратилось в обслугу власти. Ты так не считаешь?
— Лизу я не готова обсуждать… Знаешь, я могу себе позволить ходить в белом плаще, потому что я не являюсь ни официальным руководителем фонда, ни членом правления. Но есть часть работы, которая требует сотрудничества. Это в первую очередь работа над законами, а тут у нас есть достижения: налогообложение, ввоз костного мозга, «Закон об обороте наркотиков», который очень многое изменил. Его добивались кровью, потом, слезами Катя Чистякова, Полина Ушакова и Нюта. Раньше, чтобы получить назначение на обезболивание, нужно было собрать миллиард штампов по всей больнице, найти ту самую аптеку, причем рецепт действовал три дня. И если наступали праздники, человек умирал от боли. Теперь все это далеко не так. Принят закон о допуске родственников пациентов в отделения реанимации. Значит ли это, что во все отделения по всей стране стали пускать родственников? Нет. Но…
Слушатель из зала:
— Меня пустили!
Красовский (в зал):
— Это в городе Москве.
Слушатель:
— Ну...
Красовский:
— Нет, не ну. У нас же разные «блокады», давайте я расскажу вам про свою маленькую «блокадку». Да, действительно, в Москве тебя пустили в реанимацию. Но по одной простой причине: распоряжение по этому поводу было подписано Сергеем Семеновичем Собяниным перед выборами мэра. В которых ваш покорный слуга участвовал.
Гордеева:
— Закон о реанимации подписан...
— Закон о реанимации подписан. Но реальность не меняется в лучшую сторону, просто потому что закон подписан.
— Очень многое зависит от того, кто этим занимается на местах. Когда мы начинали говорить о допуске, даже не все врачи понимали, зачем пускать родственников, что им там делать возле постели?
Красовский (берет в руки книгу: «Время колоть лед», принесенную Катериной, показывает залу):
— К вопросу о том, как работают законы. У меня в руках книжка про благотворительность. Она упакована в целлофан... А на обороте написано: «Содержит нецензурную брань».
Голос из зала:
— Это все, что нужно знать про благотворительность в нашей стране.
Гордеева:
— Да, об этом, кстати, был большой разговор с нашим издателем. Там есть один раз слово [...], два раза [...] и еще одно слово. Мне даже предлагали эти слова убрать. Но я отказалась.
Красовский:
— И что, вы ради двух [...] пошли на такие жертвы?
— Да.
Все эти линии сходятся в одной точке, в точке принятия решения, когда ты и только ты для себя можешь решить: на какой компромисс ты пойдешь, каким кусочком себя пожертвуешь?
— Я, кстати, помню, как вы начали писать эту книжку. Мы с тобою шли по, кажется, улице Жуковского, ты рассказывала, что вот буду писать с Чулпан... Зачем нужна эта книга?
— Для того чтобы зафиксировать время. Важно зафиксировать наш взгляд на все эти события. Отрефлексировать историю нашего поколения.
— А ваше поколение — это какое?
— Наше поколение — это люди, чей пубертат совпал с Перестройкой.
— А... какого ты года рождения?
— Я 1977.
— Так, подожди, что ж у вас пубертат начался в восемь?
— Конечно. А ты считаешь, когда он начинается?
— Мне вообще кажется, что мой пубертат начался только сейчас!
— Ну, это же не только гормоны и секс. Это тот барьер, когда ты начинаешь осмыслять...
Слушатель из зала:
— Антон, это не пубертат, это климакс!
Красовский (оживившись):
— Возможно, кстати! (смеется)
Гордеева (Красовскому):
— Пубертат подростковый — это когда ты из небытия становишься человеком, а пубертат второй — это когда ты начинаешь обратно в небытие уходить… (оборачиваясь к залу, продолжает)… Я все-таки родилась в провинциальном городе, у нас перемены начались не в 85 году, а в 89. В книге Чулпан очень хорошо то время описывает: нам говорили, что ты должен помогать слабым, защищать бесправных, и этими же руками, этими же губами учительница унижала ребенка с особенностями при всем классе.
Это было прогнившее общество, которое на глазах рушилось, а мы при этом могли поменять мир. Я в 12 лет написала заметку в местную газету, из-за которой я стала журналистом, и эта заметка перевернула ситуацию в отделении отказников Ростовского института акушерства и педиатрии!
Вот это ощущение, что ты причастен к переменам, оно всех нас достаточно сильно травмировало. Всех, кто родился с 1973 примерно по 1980 год. Предыдущее поколение, люди, которые родились, например, в 50-е, были другими. Они родились в обществе, насквозь пропитанном «советскими идеалами». У родителей, которые уже не помнили ничего другого. И пусть все понимали, что это фальшак чистой воды, но все в этом соучаствовали, они не говорили «нет». А мы сказали.
— Подожди. Вот это звучит как раз, как будто ты не про их, а именно про свое поколение говоришь. Про поколение благотворителей. С одной стороны, все понимают, что «фальшак», а с другой стороны, не могут не сказать «нет». В чем же разница?
— Разница в том, что наше поколение нашло способ… Вот мы с тобой журналисты, Антон, но пришли в благотворительные организации. Почему? Потому что мы не можем работать по профессии...
— Ну, ты же делаешь свои фильмы для интернета, для Одноклассников, то есть все-таки ты как-то там занимаешься профессией…
...Я бы с радостью работала, руки у меня чешутся!
То состояние, в котором сейчас находится федеральное телевидение, не подразумевает журналисткой работы.
— Так, а если бы тебе предложили делать программу про благотворительность на телеканале Россия-1. Ты согласилась бы?
— Нет. Во-первых, я считаю телеканал Россия-1 очень плохим продуктом. А во-вторых, им это неинтересно, мы пытались отдать наши фильмы про усыновление на «Первый», и тут же выяснилось, что там нужно вот это «поменять», вот то «переписать»… То состояние, в котором сейчас находится федеральное телевидение, не подразумевает журналисткой работы. То есть той работы, которую я умею делать и которую я хотела бы делать.
— Я с тобой не согласен.
Не согласен? Хорошо, а почему тогда ты сам там не работаешь?
— Я не работаю там, потому что я сделал в своей жизни столько плохого по отношению к самому себе, что любое мое появление в публичном официальном пространстве будет слишком токсично. Но если бы мне позвонил сейчас Константин Львович или даже Алексей Алексеевич Громов и сказал бы: «А давай мы попробуем как-нибудь тебя там воткнуть», я бы сказал: «А давайте попробуем».
— Я молю бога, чтобы мне никогда в моей жизни не позвонил Алексей Алексеевич Громов.
— Ну, вот смотри, на самом деле, это важная тема: а до какого момента сговора каждый из нас готов пойти. Ведь и Нюта могла не вступать в ОНФ, никто бы не отобрал у нее Первый московский хоспис. Но она сказала: «А я хочу большего, я хочу, чтобы эти хосписы были по всей стране».
— Я понимаю, для чего Нюта это делает. С помощью этого чертового ОНФ, у которого есть сеть по всей стране, можно развивать паллиативную помощь по всей стране.
— Замени слово ОНФ на «канал Россия-1».
— Нет-нет.
— Почему «Нет-нет»?
— Нюта знает, что у нее будет сеть хосписов по всей стране. А на канал Россия я не могу прийти на своих условиях…
— Но не бывает так! Если ты хочешь вставить в книжку слово [...], то будь добра надеть на нее полиэтилен. Ничего не бывает на своих условиях. Люди вообще не доживают до старости исключительно «на своих условиях».
— Я произвела продукт для интернета, для определенного зрителя, и он этот продукт увидел. Три миллиона человек. В базарный день Владимира Владимировича Познера смотрит около миллиона человек.
— У Познера, и это правда, очень низкие цифры. Но ведь Малахова в базарный день включают 12 миллионов...
—Давай смотреть правде в глаза. Никто и никогда не поставит фильм про усыновление в прайм-тайм. Его поставят в два часа ночи. Мой фильм «Голоса» про блокаду, который показали по федеральному телевидению в эфире, видели намного меньше людей, чем те, кто потом посмотрел его в интернете, когда мы его туда повесили. В интернете его увидело больше народа, чем если бы фильм показали по федеральным каналам.
Я довольна тремя миллионами. Меня такая аудитория устраивает. Фильм про театральное дело, а он гораздо более узкой тематики, посмотрели 400 000 человек. Именно поэтому для меня разницы между YouTube и федеральными каналами нет.
Красовский:
— Ну что, есть вопросы из зала? Нет?
Гордеева:
— А то мы пошли...
Красовский:
— Нет. Тогда по домам!
Этот материал подготовила для вас редакция фонда. Мы существуем благодаря вашей помощи. Вы можете помочь нам прямо сейчас.
