ВИЧ в ЮАР: Белое проклятье Африканского континента

Мэттью Уилман — Matthew Willman (MW), Артем Кравченко — Artem Kravchenko (AK).

AK: Интересно узнать, как обстоят дела с ВИЧ в ЮАР. Я знаю, ты много занимался этим, расскажи о своей деятельности на этом поприще.

MW: Я начну с самого начала. Все, что связано с проблемой ВИЧ и СПИД в ЮАР, подвержено социальной стигматизации. Чернокожее население верит что ВИЧ — яд, который привезли с собой колонизаторы из Европы. Они полагают, что их заразили с целью уничтожить популяцию чернокожих. Это первая большая ложь, вторая — ВИЧ наподобие древнего проклятия, а значит, можно пойти к шаману или колдуну, святому человеку, и излечиться. В африканских сообществах эта проблема трактуется абсолютно неверно.

В начале и середине 90-х в ЮАР и других странах на юге континента ВИЧ был связан исключительно с гомосексуальными отношениями и с употреблением [инъекционных] наркотиков.

Я живу в провинции, которая называется Квазу́лу-Ната́ль (KwaZulu-Natal). В этой провинции самый высокий процент инфицированных во всей Африке.

AK: Какой?

MW: 26 %. И он постепенно рос до этих цифр на протяжении 90-х и в начале двухтысячных.

АК: Насколько я знаю, проблема ВИЧ не очень широко обсуждалась вплоть до конца 90-х. Несмотря на то, что количество инфицированных ВИЧ выросло с 13 % (1993 год) до 20 % уже к концу десятилетия. Когда Нельсон Мандела стал президентом в 1994 году, он не уделял никакого внимания проблеме ВИЧ, более того, он утверждал, что у него нет времени на это, поскольку в стране было множество других проблем.

MW: Тогда не было никаких государственных программ, никакой политики относительно ВИЧ, а правительство, возглавляемое президентом Табо Мбеки (Thabo Mbeki), только препятствовало борьбе с заболеванием, не признавало, что ВИЧ является причиной СПИДа. Они говорили, что следует принимать витамин C и идти домой, мол, все будет хорошо. Тысячи людей умирали спустя буквально месяц.

Это сейчас на территории от Эфиопии вниз до Кейптауна существует около 52 организаций, борющихся с проблемой ВИЧ и СПИДа. Мы лоббируем правительство занять более решительную позицию и признать, что ВИЧ вызывает СПИД. Потому что у нас уже был министр здравоохранения, который  уверял, что излечат лук и свекла. А президент утверждал, что если принять душ сразу после секса, то вы не заразитесь.

АК: Но в 2005 году от пневмонии, вызванной СПИДом, умер старший сын Манделы Магкахо (Makgatho). Общество обратилось к проблеме ВИЧ после этого события?

MW: Только после смерти сына Мандела признал, что одной из самых больших ошибок на посту президента было не обращать внимания на эту проблему раньше. В том числе правительство не хотело признавать проблему из-за финансовой составляющей. Нужно было потратить миллиарды на борьбу с болезнью, которых не было. Поэтому наилучшим решением проблемы стало ее игнорирование.

Если мы посмотрим на распространенность ВИЧ и СПИДа в ЮАР, то подавляющее большинство, 95 % случаев, приходится на беднейшие сообщества, на людей из сельской местности, которые распространяют вирус по незнанию, из-за отсутствия образования. Поэтому в ЮАР двигателем ВИЧ и СПИДа являются бедность и низкий уровень образования.

AK: Как именно бедность способствует такому быстрому распространению вируса?

MW: Вот пример: я работал с группой мужчин, в ней было 30 человек. Мы говорили с ними о ВИЧ и СПИДе, о безопасном сексе, использовании презервативов. Три года спустя я возвращаюсь к ним — к тому моменту группа уже разрастается до 100 человек — спрашиваю, сколько из них ВИЧ-положительны. Оказывается, что половина из них инфицирована. Я говорю: «Вы же защитники, вы герои, и теперь получается, что вы же и инфицированы?». Я был действительно зол на них, сел на скамейку, один из лидеров группы подошел и сел рядом:

— Ммм... у тебя хорошая машина, — говорит он.

— Ну да, она неплохая.

— Одежда-то у тебя тоже ничего.

— Ну да, нормальная одежда. Не дорогая, но вполне нормальная.

— У тебя, наверное, и денег немного есть?

— Ну да, у меня есть работа, я играю с ценными бумагами и все в таком духе.

— Вот именно!

— Что ты имеешь в виду?

— В нашем сообществе, в бедном сообществе, у меня нет машины, у меня нет денег, у меня нет одежды. Поэтому я использую свой пенис, чтобы получить то, что хочу.

И если ты не поймешь этой психологии, тебе никогда не понять ситуации с ВИЧ в ЮАР. Мужчина доминирует, используя свой пенис. У него не одна любящая жена, а множество партнеров. Вот где корень проблемы.

Другая составляющая проблемы в том, что множество мужчин, работающих в ЮАР, — гастарбайтеры. Они живут в сельских районах, приезжают на автобусе или на поезде в большие города работать, например, в Йоханнесбург или Преторию. Они отправляют деньги своим женам и детям. Но пока они «на заработках», меняют множество любовниц. Через них проходят сотни проституток. Они инфицируются здесь и затем приносят вирус домой, к верным женам, обратно в более мелкое сообщество.

Ты живешь в обществе, построенном по западной модели: ты получил образование, ты не можешь просто идти по улице, размахивая своим членом. Мы живем в другом обществе. Вы используете мозг и интеллект, хорошо одеваетесь, чтобы привлечь внимание женщины или мужчины. Но в большинстве африканских сообществ правит пенис. Мужчина думает, что он лучше женщины, и должен заняться сексом со всеми: c этой женщиной, с той женщиной. Это способствует распространению вируса.

AK: Это такое мужское доминирование?

MW: Тотальное мужское доминирование, да, именно.

И последняя вещь, которую лидеры хотят устранить в ЮАР, — это мужское доминирование. Потому что в том числе за счет этого им удается удержаться во власти. Вот почему правительство говорит: нет, мы не хотим касаться этой проблемы, потому что большинство людей в сельской местности, особенно если мы говорим о выборах в Африканский национальный конгресс (African National Congress), — это их избирательная база, они не хотят раскачивать лодку. Кроме того, в начале 2000-х неправительственные, общественные и религиозные организации начали разрастаться и громогласно заявили о себе. Говоря о ВИЧ и СПИДе в ЮАР, нельзя подходить к лечению, точно копируя стратегию, словно идешь лечить от простуды или гриппа.

Кроме того, СПИД — еще и социальная проблема. Ты не можешь принимать АРВТ, если нет надлежащего питания или доступа к хорошей воде. Поэтому НКО очень быстро поняли, что к проблеме ВИЧ надо подходить комплексно, принимая во внимание полную картину в обществе: питание, обеспечение питьевой водой, проблемы взаимоотношения полов, наркоманию, все вместе.

AK: А как ты вообще попал в эти организации, что привело тебя туда?

MW: Когда мне было около 20, со мной связались ребята из НКО, маленькой благотворительной организации, как я тогда думал, предложили поснимать.  Я никогда о них раньше не слышал, на тот момент хотел быть фэшн-фотографом, и не было никакого желания ввязываться в благотворительность — там никогда не бывает много денег. К тому же еще и тема ВИЧ. В 21 год это последнее, к чему я хотел иметь отношение.

Они сказали: «Ты не понял, мы платим 5 000 долларов». За эти деньги мне пришлось бы работать четыре или пять месяцев в ресторане — я тогда работал официантом, так что сразу же согласился. Это был мой первый опыт фотографии: группа трансгендеров в Дурбане, африканские мужчины, приехавшие из маленьких поселений, которые постоянно находились под угрозой убийства за то, что были геями. Поэтому по приезду в большие города они формировали тесные сообщества, но им приходилось заниматься проституцией и сутенерством. Там они инфицировались ВИЧ.

Я наблюдал за их жизнью и фотографировал ее. И в первый раз за свои 21 год жизни я столкнулся с таким человеколюбием. Влюбился в это.

Организация, в которой я работал, называлась Oxfam — глобальная международная организация, третий по величине фонд в мире.

AK: Существует еще один путь распространения инфекции — инъекционные наркотики. Насколько серьезна эта проблема в ЮАР?

MW: Я не хочу сказать, что в ЮАР этой проблемы нет, но ВИЧ и СПИД в ЮАР — не проблема наркотиков. Думаю, менее чем в 20 % случаев это связано с инъекционным наркопотреблением. Как я уже сказал ранее, основная проблема в том, что мужчины насилуют женщин, что у некоторых из них по двадцать жен, что они изменяют им, ведут беспорядочную половую жизнь, и в мелких сообществах нет достаточного понимания, к чему это приводит и что с этим делать. А когда ты пытаешься обратиться к ним с разъяснениями, они начинают бросать в тебя камни, выгоняют из деревни, становятся довольно агрессивными, потому что все это связано также с деньгами и властью.

AK: В ЮАР есть программы сексуального воспитания? Рассказывают про барьерную контрацепцию как средство предотвращения распространения ВИЧ?

MW: Существует проект департамента здравоохранения, я не знаю, как он называется, но до сих пор они не особо преуспевают. Стоящую работу делают НКО и благотворительные организации.

Я работаю с НКО, которая занимается вопросами женской контрацепции, фемидомами, есть проект по гелям, которые нужно помещать во влагалище, — они убивают сперматозоиды и вирус в случае изнасилования. У нас один из самых высоких процентов изнасилований в мире. И это опять же проблема мужского доминирования.

Основная задача — устранить социальную стигматизацию, связанную с ВИЧ и СПИДом. И самые верные сторонники в этом — женщины. Они помогают распространять информацию, образовывать комьюнити, изменять отношение к этой проблеме в мелких поселениях, с помощью организаций.

AK: Ставит ли правительство палки в колеса подобным образовательным программам и работе организаций? В России, например, если ты работаешь в социально ориентированной НКО и получаешь деньги из-за границы, то правительству это не очень нравится. Они начинают рассматривать такие организации как оказывающие в том числе и политическое влияние. Это проблема. Существует ли что-то подобное в ЮАР?

MW: Насколько мне известно, нет. Правительство действительно хочет и готово сотрудничать с подобными организациями, потому что они понимают — у самих ни денег, ни человеческих ресурсов не хватит. Как и нет проработанных должным образом программ. Поэтому НКО находятся в партнерских взаимоотношениях с правительством. Действительно существует целый список разнообразных программ.

AK: Можешь рассказать о путешествиях с этими организациями? Что ты из них вынес?

MW: Одна вещь, которую я усвоил достаточно четко: не существует двух одинаковых проектов или двух похожих людей. Мы можем осуществлять проект в Восточно-Капской провинции ЮАР (Eastern Cape), потом попробовать внедрить тот же самый проект в Мозамбике, Малави, Танзании или Кении, но реакция и результат будут совершенно разные, и люди будут смотреть на это по-разному.

В случае ВИЧ и СПИДа это особенно трудно. Например, туберкулез — это просто бактериальное заболевание, никак не связанное с гендерными проблемами, он не про секс и не про любовь. А ВИЧ и СПИД — очень деликатная вещь. Это про мужественность, женственность, это разговор о сексуальной сфере, об изменах, о количестве сексуальных партнеров, об изнасилованиях женщин и так далее. Эта тема тесно связана с культурными особенностями, и люди реагируют в зависимости от тех представлений, в которых были воспитаны.

Я рассказал тебе историю про мужчин, которые были прекрасно проинформированы, но тем не менее заразились, для меня это очень показательный пример того, как люди поступают, живя в сообществах.

Другие обращаются к религии и к вере, чтобы остановить вирус. Мы также обнаружили что те, кого мы называем религиозными организациями, показывают гораздо более высокий процент успеха, чем светские НКО. Потому что каждый из нас непременно во что-то верит, и когда я говорю «верит», это предполагает целую систему ценностей и верований, будь то в высшие силы или что-то другое, которых люди строго придерживаются. Особенно в таких четко сформированных системах, как буддизм, христианство, ислам или другие.

AK: Давай вернемся к разговору об организации, в которой ты начал свою карьеру. Это единственная организация, в которой ты работал, или это была лишь точка входа?

MW: Это была точка входа. Я начал свою работу с Oxfam, затем работал с NORAID, MONASO, USAID, WHO, Южноафриканским советом по инфекционным заболеваниям, Европейской комиссией, организаций было много.

AK: Почему это важно для тебя? Зачем ты столько лет работаешь в благотворительности?

MW: Наверное, я гуманист. Я предан своей стране, и эта преданность означает не просто быть гордым гражданином ЮАР, не только сохранение того, что делает нас известными на весь мир: Нельсон Мандела, Десмонд Туту, Фредерик Виллем де Клерк, носороги, слоны, гепарды, леопарды и так далее. Гордым южноафриканцем меня делает помощь обществу.

Я читаю лекции двум тысячам студентов каждый год, школьникам от 14 до 19 лет, стараюсь научить их, поделиться историями и донести до них, что значит быть человеком. Вот почему при нашей первой встрече я спросил, что заставляет тебя гордиться Россией. Потому что Мандела всегда говорил: «Если ты не знаешь своей истории, ты никогда не узнаешь себя».

Кроме того, я действительно испытываю голод до знаний и таким образом увеличиваю свой кругозор. Как документальному фотографу мне приходилось фотографировать Кеннета Каунду, бывшего президента Замбии, трансгендеров, диктаторов, политиков и так далее.

AK: Я видел в твоей книге известное фото, на котором запечатлена рука Нельсона Манделы. Там подпись, что после этого снимка твоя карьера стремительно пошла вверх. Можешь рассказать про него поподробнее? (Имеется в виду фото, ставшее главным лого кампании по борьбе со СПИДом и ВИЧ, проводимой Нельсоном Манделой — прим.ред.)

MW: Любой фотограф хочет создавать фотографии, которые получат мировую известность. В 2004 году я был абсолютно никем, и я был на острове Роббенэйланд, где Мандела сидел в заключении на протяжении 18 лет. Все говорили мне: «Снимай его лицо, все в его лице», но я ответил, что руками мы делаем разные вещи, и именно его руки для меня символизировали его человечность и жизненный опыт. Это те самые руки, которые держались за холодные прутья решетки на протяжении 27 лет заточения, это те самые руки, которыми он воспитывал своих детей, и это те самые руки, которые впоследствии смогли достать до его врагов и даровать им прощение.

Для меня в этом существует глубокий символизм. Я был первым фотографом, который выглянул из-за его плеча, сфокусировался на руках и сделал единственный снимок на черно-белую пленку. Я никогда этого не забуду. Фотография получила известность где-то через год, в 2005, когда было анонсировано, что Мандела начинает программу по борьбе с ВИЧ и СПИДом, она называлась 466/64 HIV and AIDS campaign. 466/64 — это номер его тюремной камеры и год его заключения, 1964. Цифры использовались каждый раз, когда Мандела говорил о проблемах ВИЧ и СПИДа, и мы использовали подпись «It's in our hands». В первый раз в моей жизни мое фото стало всемирно известным.

AK: Ты говорил, что в ЮАР есть значительная стигма в отношении ВИЧ. Повлияла ли на тебя как-то работа с благотворительными организациями в этой сфере? Наверняка многие задавались вопросом, почему такой известный фотограф занимается этой темой?

MW: Большая часть населения ЮАР действительно боится геев, они действительно разделяют: вот мы, нормальные люди, здесь, а они, геи, там. Нам предстоит еще работать над этим.

Я танцевал на протяжении 20 лет (Мэттью профессиональный танцор балета — прим. авт.), и я очень рано узнал о проблеме ВИЧ/СПИДа, когда из-за этого умирали люди в моем окружении. Также я ездил по сельским поселениям и видел, как люди умирают от СПИДа. Но если ты спрашиваешь, показывали ли на меня пальцем и говорили ли: «Наверное, он это, наверное, он то», то, да, бывало. Это весьма распространенная реакция. Раньше обижался на это, потому что слишком заботился о том, что обо мне подумают.

AK: Создавало ли это какие-либо карьерные препятствия?

MW: Было и такое. Мне 20 и я занимаюсь вопросами СПИДа, вопросами взаимоотношения полов, вопросами бедности. Люди спрашивали меня, почему я, имея возможность фотографировать президентов, известных моделей, все-таки фотографирую это.

Сейчас моя карьера немного поменялась, я больше не фотографирую ВИЧ столько, сколько делал это раньше. Думаю, что надо дать дорогу следующим поколениям, молодым людям. Разумеется, у меня всегда остается право голоса, просто сейчас я перешел к немного другим вещам.

Но для меня это действительно было привилегией — работать в сфере ВИЧ с 2001 по 2016, в период, когда эта проблема в моей стране стояла наиболее остро.

Сейчас мне 39, а семь лет назад я был вынужден взять перерыв и написал книгу. Видишь ли, работа с ВИЧ и СПИДом никогда не приносит тебе ничего кроме боли, она опустошает. Будьте осторожны, если начинаете этим заниматься.

Когда я начал делать фото для них, мне было 20-22 года, и никто мне не помогал, не направлял к психологу, чтобы тот сказал мне: «То, что люди умирают от СПИДа, не делает секс чем-то неправильным. Это не делает отношения чем-то неправильным».

И вот, прошел мой третий десяток лет, и я превратился во что-то… Никто не мог прикоснуться ко мне, я никому не позволял даже положить на меня руку. И сам никого не трогал — боялся заразиться. К 32 годам я был полностью психологически уничтожен, даже начинал плакать без причины. Оказался абсолютно одинок, полностью отгородился от окружающего мира. Все это были последствия работы. Мне приходилось фотографировать людей во время их последних вздохов, и я ничего не мог сделать с этим, кроме как нажать на кнопку и запечатлеть последние секунды их жизни. Или же дети, рожденные от женщин, подвергшихся изнасилованиям, которые не могли получить никакого лечения от правительства. Со временем это полностью меня уничтожило. Я решил взять перерыв, и у меня ушло 18 месяцев на восстановление, я хотел защитить себя.

Каждому, кто хочет работать в этой сфере, я объясняю, что крайне важно иметь что-то, что могло бы подпитывать нас. Должен быть кто-то, кто поможет разобраться в себе, разложить все по полочкам, рационализировать. Убедитесь, что вокруг вас есть люди, способные за вами присмотреть. Они могут не быть профессионалами, но вы должны им доверять.