Этика ненасилия: что о сознании животных думают ученые

Посреди бурлящего Старого Дели на краю средневекового базара стоит трехэтажное красное здание. Оно возвышается над лабиринтами лотков, залитых неоновым светом, и узкими проулками между ними. На крыше здания стоят клетки, а на уровне последнего этажа надпись: «Больница для птиц».

В один из жарких весенних дней прошлого года я оставил свои ботинки на входе в больницу и поднялся на второй этаж в приемную, где администратор — на вид не старше тридцати — регистрировал пациентов. Перед ним стояла немолодая женщина, в руках она держала обувную коробку с окровавленным белым попугаем, на которого напал кот. Я встал в очередь за мужчиной, он принес в небольшой клетке голубку, врезавшуюся в одну из стеклянных башен финансового района. За мной вошла девочка лет семи. В руках у нее была курица с опущенной головой.

Главное отделение состоит из вытянувшейся на 12 метров комнаты, вдоль стен от пола до потолка — всего в четыре ряда — расставлены клетки. Сверху доносится гул вентиляторов. Они закрыты решетками: это нужно для безопасности птиц. Я неспешно обошел комнату, окидывая взглядом ее население. Сначала многие клетки казались мне пустыми, но, подойдя ближе, я обнаруживал в них птиц, чаще всего голубей, забившихся в дальний темный угол.

Дирадж Кумар Сингх проводил осмотр в джинсах и медицинской маске. Он самый молодой медик в клинике. Старейший врач уже больше четверти века работает в ночную смену. Десятки тысяч часов своей жизни он посвятил тому, что удалял птицам опухоли, облегчал их боль с помощью лекарств и отпускал антибиотики. По сравнению с ним Сингх — новичок, но, когда наблюдаешь за его работой, поверить в это трудно: ловкость, с которой он переворачивает голубя во время обследования, скорее напоминает то, как человек держит в руках свой смартфон. Пока мы разговаривали, он подошел к ассистенту, взял у него нейлоновую повязку и дважды обернул ее вокруг крыла голубя, издав под конец комичный и совсем не сентиментальный звук ртом.

Эту и несколько других больниц для птиц построили последователи джайнизма — древней религии, самый строгий извод которой запрещает насилие не только по отношению к людям, но и к животным. Приемная больницы в Старом Дели украшена картинами, иллюстрирующими предания, от которых, как считают некоторые джайны, берет начало этот запрет. На одной из картин изображен дворец. В нем средневековый король в синем платье смотрит сквозь окно на голубя, летящего прямиком к нему. Его крыло кровоточит, на нем видны раны от когтей преследующего его ястреба. Король впускает внутрь пострадавшую птицу, чем приводит хищника в ярость: он требует возместить упущенную добычу. В ответ на это король отрезает свою руку и ногу и скармливает их разгневанному хищнику.

Я приехал в Индию и в эту больницу, чтобы увидеть, как система убеждений джайнизма реализуется на практике. Джайны составляют меньше одного процента населения страны. Тысячелетие им отводилась роль меньшинства, критикующего индуизм, однако случалось и так, что власти начинали к ним прислушиваться. В XII веке они обратили приверженного индуизму короля и убедили его ввести первые на субконтиненте законы, защищающие животных. Существуют свидетельства того, что джайнизм оказал влияние на Будду. Возможно, повлиял он и на Ганди, чей друг, последователь джайнизма, стал вдохновителем его самых радикальный идей о ненасилии.

В штате Гуджарат, где Ганди вырос, я как-то видел монахов-джайнов, босиком шедших куда-то ранним утром. Монахи не ездят на машинах. В их картине мира это — разрушительная практика, наносящая непоправимый урон живым организмам, начиная с насекомых и заканчивая более крупными животными. В их рационе нет корнеплодов, потому что извлечение из земли нарушает подземную экосистему. Их белые одежды сделаны из хлопка, а не шелка, в процессе изготовления которого погибают шелкопряды. Во время сезона дождей монахи перестают путешествовать, оставаясь в каком-то одном месте. Это нужно для того, чтобы не навредить жизни обитающих в лужах микробов, существование которых они предугадали задолго до того, как те появились на приборных стеклах западных микроскопов.

Джайны так осторожны, потому что верят: животные обладают сознанием и способны в разной степени испытывать те же эмоции, что и люди — влечение, страх, боль, сожаление и радость. Эта идея долгое время оставалась непопулярной на Западе. Однако не так давно она обзавелась поддержкой ученых, изучающих когнитивные процессы у животных. Речь идет не только об очевидных примерах с приматами, собаками, слонами и китами. Сегодня у ученых все больше доказательств, что богатым внутренним миром обладают даже существа, напоминающие своим обликом пришельцев. Действительно, за последние годы это стало обычным делом — пролистывая какое-то издание, встречать статьи о том, как осьминог использует щупальца, чтобы отвинтить крышку на банке, или брызгается водой из аквариума в лицо научного сотрудника. Теперь ученых больше волнует не то, какие животные обладают сознанием, а кто им не обладает.

Едва ли в мире найдется что-то более загадочное, чем сознание: состояние осознанности, не оставляющее нас на протяжении всего времени бодрствования; ощущение нахождения себя в теле, погруженном в бесконечный мир цвета, запахов и прикосновений. И все это — пропущено сквозь фильтр мыслей и пропитано эмоциями.

Даже в секулярную эпоху разговор о сознании с трудом обходится без мистического налета.

Еще одно его определение — последний предел науки, то, до чего она все-таки не может дотянуться. Дэвид Чалмерс, один из самых известных философов в этой области, однажды сказал мне, что сознание может быть фундаментальной характеристикой вселенной, как пространство-время и энергия. Он считает, что это может быть связано с неопределенной работой квантового мира, с чем-то, выходящим за пределы физического.

Пока удовлетворительное объяснение сознания не найдено, подобные метафизические построения берутся в расчет. Сегодня мы знаем, что сенсорные системы передают информацию о внешнем мире в мозг, где она последовательно обрабатывается с помощью все более усложняющихся нейрональных структур. Однако неизвестно, как эти сигналы интегрируются в непрерывную и гладкую картину мира, в поток моментов, которые мы переживаем, перемещая фокус внимания; в то, что индуистские философы называют «свидетельством».

На Западе сознание долгое время считалось божественным даром, который достался исключительно людям. Животных западные философы исторически считали автоматами, неспособными испытывать чувства. Даже после того, как Дарвин продемонстрировал родство человека и животных, многие ученые полагали, что сознание появилось недавно, уже после того, как мы отделились от шимпанзе и бонобо. В своей книге 1976 года «Происхождение сознания в процессе краха бикамерального разума» Джулиан Джейнс писал, что это было еще позже. Он утверждал, что развитие языка, словно Вергилий, привело нас к новым состояниям разума, и лишь благодаря этому стал возможен эмпирический опыт.

Сознание перестало считаться недавним приобретением уже в послевоенные десятилетия. Тогда ученые начали систематически изучать поведение и различные состояния мозга животных. Теперь каждый год появляется множество новых научных статей, которые предполагают, что многие животные обладают сознанием. Вероятно, более полумиллиарда лет назад в результате глубоководной гонки вооружений между хищниками и их добычей появилось первое сознательное животное Земли. Тот момент, когда первый разум подмигнул бытию, был космическим событием, открывающим возможности, прежде недоступные в природе.

Теперь, наряду с человеческим миром, существует целая вселенная яркого животного опыта. За освещение, хотя бы частичное, этого нового измерения нашей реальности ученые точно заслуживают похвалы. Однако пока они не в силах ответить на вопрос: как правильно обходиться с триллионами умов, с которыми мы делим земную поверхность. Эта философская проблема, как и многие другие, останется с нами надолго.

К сожалению, за исключением Пифагора и еще нескольких имен, античная философия не оставила нам в наследство богатой традиции, позволяющей рассуждать о сознании животных. Зато такая традиция давно существует у восточных мыслителей, особенно в джайнизме, последователи которого уже почти 3000 лет рассматривают проблему сознания животных как сложный моральных вопрос.

Многие ортодоксальные убеждения джайнов не выдерживают проверки научным знанием. Однако возможно, что первая в мире культура милосердия к животным стала пионером расширения человеческого морального воображения. Это подтолкнуло меня к идее путешествия по местам, где они служат и поклоняются животным. Быть может, это поможет мне лучше понять, в чем состоит проблема «последнего предела науки».

В птичьем госпитале я поинтересовался у Сингха, не доставляет ли ему кто-нибудь из пациентов неприятностей. Он рассказал, что есть птица, отказывающаяся есть с рук, и иногда она кусается, когда кто-то пытается ее поднять. Он отвел меня в комнату, где сидела непослушная ворона. Ее окрас был абсолютно черным, за исключением коричневого воротничка. Она размахивала одним крылом. Свет проходил сквозь него, словно сквозь жалюзи. Оно было сломано.

«Через несколько дней после прибытия эта ворона стала подавать специальный сигнал, означающей, что она голодна, — сказал Сингх. — Никто из других птиц так не делает». Такой сигнал — не уникальный случай в истории контактов между птицами и людьми. Известны случаи, когда серый попугай выучил 900 слов, а в Индии несколько попугаев обучились читать ведические мантры. Но птицы редко составляют из знакомых слов собственные прото-предложения. И, конечно, еще ни разу птицы не заявляли о наличии сознания напрямую.

Это весьма досадно, учитывая, что для философов такие утверждения оказались бы лучшими из возможных доказательств наличия сознания. Без них, как бы долго я ни смотрел в зрачок вороны, желая разгадать загадку ее разума, я бы никогда не узнал, есть ли в этом смысл или нет. Так что мне придется довольствоваться косвенными уликами.

Мозг ворон значительно больше, чем у животных такого же размера. Более того, плотность нервных клеток в мозге ворон выше, чем у многих других животных. Однако несмотря на то, что ученые могут измерять самые разнообразные свойства нейронной активности, ни один из доступных методов не обладает возможностью установить, как эта активность связана с сознанием. Опираясь лишь на нейроанатомию, выяснить, обладает ли животное сознанием, также невозможно. С другой стороны, люди нередко предполагают наличие сознания у животных, когда их мозг напоминает человеческий. Так произошло с приматами — первыми животными, которых ученые практически единогласно наделили сознанием.

Сегодня принято считать, что млекопитающие обладают сознанием, поскольку они наделены относительно большим мозгом, покрытым корой — структурой, которая, как предполагается, отвечает за сложные когнитивные функции. У птиц же кора больших полушарий отсутствует. С момента существования общего предка птиц и млекопитающих прошло больше 300 миллионов лет, и за это время в мозге птиц развились совершенно другие структуры. Одна из таких структур очень похожа на кору. Это наталкивает на соблазнительную мысль, что у природы в запасе больше, чем один сценарий зарождения сознания.

Другим свидетельством наличия сознания может быть поведение. Однако главная проблема здесь в том, чтобы различить осознанные действия и автоматические. Взять хотя бы случаи, когда животные используют инструменты. Например, австралийские ястребы, прозванные «огненными», могут специально переносить из охваченного пожаром леса горящие ветки в близлежащие поля, чтобы выманить свою добычу. Это может значить, что они способны подумать о горящей палке — части их физического окружения — и придумать ей новую функцию. Либо они просто заучили это поведение и повторяют его автоматически.

Одними из самых изобретательных технологов среди птиц считаются вороны. Давно известно, что они могут изготавливать крюки из палочек (например, для добычи пищи — прим. перевод.), а в прошлом году обнаружилось, что представители одного из подвидов ворон могут собирать сложные инструменты из трех разных частей. Отдельная популяция ворон в Японии научилась колоть орехи с помощью проезжающих по дороге машин: птицы просто сбрасывают орехи на перекресток перед машинами и собирают ядра расколовшихся орехов, когда загорается красный сигнал светофора.

Пока мы с Сингхом разговаривали, вороне стало скучно, и она повернулась к окну, словно рассматривая свое отражение. В 2008 году сорока — член обширного семейства corvidae, или, как их еще называют, «пернатых обезьян», — стала первым среди не млекопитающих, кто прошел «зеркальный тест». Шея сороки была отмечена яркой точкой в таком месте, которое можно было увидеть только в зеркале. Когда сорока увидела свое отражение, она тут же попыталась проверить свою шею.

По словам Сингха, эта ворона скоро перейдет в одну из открытых клеток на крыше: там, под открытым небом (которое, несомненно, должно занимать важное место в их сознании) у птиц больше места, чтобы проверить в деле свои пока еще хрупкие крылья. При удачном стечении обстоятельств она скоро вернется к той жизни, которую предпочитают дикие вороны, и вместе с ними будет выделывать трюки в потоках ветра. Птиц, умирающих в этой больнице, хоронят вдоль реки за пределами Дели. Это вполне справедливо, учитывая, что вороны сами иногда устраивают похороны или что-то вроде вскрытия: для этого они собираются вокруг погибшей птицы и, будто детективы убойного отдела, пытаются понять причину смерти.

Я спросил Сингха, что он чувствует, когда выпускает птиц на крышу. «Мы здесь, чтобы служить им, — сказал он, а затем добавил, что не все птицы уходят сразу. — Некоторые возвращаются и иногда сидят у нас на плечах».

Джайны верят, что все животные обладают сознанием и испытывают эмоции. Вороны — не большие любители посидеть на плече человека, но иногда Сингх видит, как его бывшие пациенты кружат вокруг больницы. Возможно, они высматривают именно его. Вороны способны различать человеческие лица. Также известно, что они могут злобно кричать на тех, кто им не нравится, а для избранных, напротив, оставлять подарки, например, пуговицы или блестящие кусочки стекла — там, где человек обязательно их заметит.

Если все это — признаки наличия сознания, то можно сделать один из следующих выводов: или сознание появлялось как минимум дважды в процессе эволюции, или это произошло еще до того, как млекопитающие и птицы пошли разными эволюционными путям. Так или иначе, оба варианта предполагают, что разум может появиться в природе гораздо проще, чем принято считать. И это значит, что по всей планете множество животных, больших и маленьких, постоянно порождают уникальный субъективный опыт, который вполне может походить на наш собственный.

На следующий день после посещения больницы для птиц я выехал из Дели по дороге, идущей вдоль реки Ямуна на юг и восток, подальше от ее ледяного источника, бьющего среди зубчатых хребтов Гималаев. Сточные воды Дели окрасили в черный целые участки Ямуны, сделав ее одной из грязнейших рек в мире. С дороги виднелись пластиковые бутылки, плавающие по ее поверхности. В Индии, где реки занимают особое место в сакральном воображении, это — метафора надругательства.

Миллионы рыб когда-то плавали в Ямуне, прежде чем она была осквернена техническими достижениями, добравшимися сегодня почти до каждого водоема на Земле. Этой участи не избежала даже самая глубокая точка океана: недавно был замечен продуктовый мешок, дрейфующий вдоль дна Марианской впадины.

460 миллионов лет назад те существа, что впоследствии эволюционировали в людей, плавали по соседству с теми, кто позже стали рыбами. Еще через 100 миллионов разойдутся наши эволюционные пути с птицами. Идея, что люди, птицы, рыбы и другие животные могут быть родственниками, оказалась для многих слишком радикальной. Это одна из причин, по которой постоянно меняющаяся Вселенная, описанная Дарвином, так медленно укладывалась в коллективное человеческое сознательное. Да, как бы ни было сложно в это поверить, наши руки — это бывшие плавники, а икота — последствие жаберного дыхания.

Иногда кажется, что ученые осуждают рыб за их отказ присоединиться к нашему великому исходу из воды в насыщенную газами атмосферу. То, что рыбы не могут видеть далеко в мутной среде, считается когнитивным недостатком. Правда, недавно появились данные о том, что разум рыб богат воспоминаниями: некоторые из них могут хранить информацию дольше десяти дней.

А еще они способны на обман. Женские особи форели могут «имитировать оргазм», дрожа так, будто собираются отложить яйца. Вероятно, этим они заставляют неподходящих особей мужского пола к ним не приставать. Есть видео, сделанное в высоком разрешении, на котором видно, как окуни вместе с угрями скоординированно выгоняют добычу из рифов. Они подают друг другу сигналы, выполняя сложные движения головой. Такое поведение подразумевает, что у рыб есть теория разума — особый когнитивный навык, позволяющий делать предположения о мыслях других существ.

Боль — одно из самых интенсивных состояний сознания. Она не ограничивается обнаружением повреждения. Даже у самых простых бактерий есть специальные датчики на внешних мембранах; когда сенсоры обнаруживают следы опасных химических веществ, у бактерий срабатывает рефлекс, побуждающий их спасаться «бегством». Но у бактерий нет центральной нервной системы, где эти сигналы могли бы перерабатываться в опыт нахождения в трехмерном химическом пространстве.

У рыб гораздо больше сенсоров, регистрирующих повреждения, чем у бактерий. Они реагируют, когда температура воды повышается, когда они вступают в контакт с агрессивными химикатами, когда крюк разрывает чешую и их плоть. В лаборатории, когда в губы форелей впрыснута кислота, они испытывают боль не локально, но всем телом. Они раскачиваются взад и вперед, учащенно дыша, потирая рты о борты аквариумов или гравийное дно. Это прекращается, лишь когда рыбам дают морфин.

Этичность такого исследования вызывает вопросы. Однако опыт лабораторных рыб не сравнится с тем, что испытывают триллионы водных животных, которых люди, не церемонясь, достают из океанов, рек и озер каждый год. Некоторые рыбы остаются живы и несколько часов спустя, когда их сбрасывают в холодные, плохо освещенные камеры, откуда им предстоит отправиться по глобальной цепочке поставок морепродуктов.

Боль рыб отличается от человеческой боли. В зеркальном зале человеческого сознания боль принимает экзистенциальные измерения. Она напоминает о надвигающейся смерти и о том, что многочисленные фантазии о будущем неосуществимы. Заманчиво думать, что наша боль — самая глубокая из возможных. Однако часто ее можно облегчить, напомнив себе, что она конечна. Когда мы резко вытаскиваем на поверхность менее одаренную когнитивными способностями рыбу и баротравма наполняет ее кровоток кислотой, сжигающей ткани, ее метание по палубе может оказаться безмолвным криком, рожденным верой рыбы в то, что она вошла в состояние бесконечных страданий максимальной силы.

У джайнов есть история о Неминатхе, человеке, жившем в глубокой древности. Рассказывают, что он был чувствителен к страданиям других животных. Он развил свою необычную любовь к животным, трудясь на пастбищах на берегу реки Ямуна, в его родной деревне Шаурипур, куда я добрался через четыре часа после отъезда из Дели.

Неминатха — один из 24 джайнов-тиртханкаров, или «строителей брода». Похожие на пророков авраамических религий, они пересекли метафорическую реку, выйдя из цикла перерождений, и остались в мире, чтобы указывать другим путь к просветлению. Истории их жизни подчеркивают их ненасильственную природу. Как говорят, чтобы не навредить своей матери во время беременности, один из тиртханкаров оставался в утробе практически неподвижным, создавая лишь небольшую рябь в околоплодных водах.

Существование нескольких «строителей брода» подтверждено исторически, но Неминатха не в их числе. Согласно легенде, он покинул свою деревню в день собственной свадьбы. В то утро он взобрался на слона, собираясь поехать в храм. По дороге он услышал неистовые крики и захотел узнать их источник. Слуга, ведущий слона, объяснил, что звуки исходили от животных, которых убивают для свадебного пира.

Этот момент изменил жизнь Неминатхи. Согласно некоторым версиям этой легенды, он освободил оставшихся животных, в том числе рыб, которых отнес на руках обратно к реке. В других версиях Неминатха просто убежал. Но все истории сходятся на том, что он отрекся от прежней жизни и вместо свадьбы отправился в Гуджарат, на священную гору Гирнар, расположенную в 64 километрах от Аравийского моря.

Мое собственное восхождение на Гирнар началось до рассвета. Я должен был проследовать по обычному маршруту паломника. К девяти утра мне предстояло подняться на 7000 ступенек и не опоздать на ритуал в древнем храме рядом с вершиной.

Тропа была всего в 80 километрах от Горского леса, где накануне я видел двух азиатских львов, почти не отличающихся от своих африканских родственников. Некогда главный хищник региона, азиатский лев почти вымер во время колонизации страны Британской империей. Тогда ни один вице-король не мог посетить дворец махараджи без охоты в местном лесу. Сегодня азиатский лев по-прежнему входит в число самых редких из крупных хищников-кошек. Он встречается в природе реже, чем его северный сосед, снежный барс. Про редкость последнего даже существует присказка, согласно которой, увидев хотя бы одного барса, спускающегося по неровной гималайской скале, можно спокойно завершать паломничество.

Я изо всех сил старался не думать о львах, недавно расширивших свой ареал обитания до лесов Гирнара, когда в темноте проходил мимо хижин и палаток у основания тропы. Дневной свет привел на валуны обезьян-лангуров. Одна из них наблюдала за торговцем, расставившим палатку с едой и водой для джайнистских паломников. Она подождала, пока этот человек отвернется, и схватила банан. В лесу я видел, как олени использовали этих обезьян в качестве системы наблюдения.

Сидя высоко на деревьях, обезьяны наблюдали за леопардами и львами, которых трудно заметить с земли из-за их цвета, совпадающего с янтарно-золотой палитрой леса до муссонов. Заметив кошку, обезьяны издавали специфический звук. Олени были не единственными, кто прознал об этих сигналах. Зоолог, сопровождавший меня в лесу, тоже ими пользовался.

По пути на Гирнар босые женщины обходили меня стороной. Они были одеты в разноцветные сари ярких оттенков: оранжевого, зеленого и розового. Их тонкие серебряные браслеты на ногах звенели при ходьбе. Добравшись до отметки, на которой было написано, что я все еще в тысяче шагов от храма, я снял рюкзак, запрыгнул на стену и свесил ноги.

Двумя пролетами ниже по лестнице с трудом взбирался пожилой джайнистский монах в белом. Он выглядел одиноким и, казалось, едва дышал. Когда джайны отрекаются от мирской жизни, они разрывают все семейные узы. Они обнимают своих детей в последний раз и клянутся никогда их больше не видеть, если только случай не сведет их вместе на проселочных дорогах, по которым монахи и монахини бродят всю оставшуюся жизнь, неся на спине все свое имущество.

На мгновение мы с монахом остались одни. Было тихо, за исключением жужжащего звука, который исходил от черной осы, покачивавшейся над густой бугенвиллеей. Вероятно, наш с осой общий предок жил более 700 миллионов лет назад. Появление насекомого усилило чувство эволюционной отдаленности. Вытянутая форма тела и крошечные матовые глаза делали это существо слишком чуждым, чтобы разглядеть в нем признаки сознания. Но внешность может обманывать: считается, что у ос развитые социальные навыки — их большие глаза появились, чтобы замечать сигналы, подаваемые соплеменниками, а представители некоторых видов ос могут запоминать черты лица отдельных членов колонии.

Осы, как пчелы и муравьи, перепончатокрылые. Этот вид животных демонстрирует поразительно сложное поведение. Муравьи строят мосты с помощью собственных тел. Это позволяет целым колониям переползать крупные щели. В лаборатории медоносные пчелы могут научиться распознавать абстрактные понятия, включая «похожие на», «отличные от» и «ноль». Пчелы также учатся друг у друга. Если кто-то выбирает новую технику извлечения нектара, окружающие пчелы могут перенять ее и передать всей колонии и следующим поколениям.

В одном эксперименте медоносных пчел должна была привлечь лодка с сахарной водой, оставленная в центре озера. Пчелы-разведчики летели обратно к улью и сообщали о местонахождении лодки с помощью танцев. Обычно другие пчелы улья немедленно отправляются к новому источнику нектара. Но в этом случае они остались на месте, как будто сверяясь с ментальной картой и отвергая возможность появления цветов посреди озера. Другие ученые не смогли воспроизвести этот результат, но различные эксперименты показывают, что пчелы способны сверяться с ментальной картой местности.

Эндрю Баррон, нейробиолог из Университета Маккуори в Австралии, провел последнее десятилетие, идентифицируя нейронные структуры в мозге пчелы. Он считает, что структуры в мозге пчелы интегрируют пространственную информацию аналогично процессам в среднем мозге человека. Это может показаться удивительным, учитывая, что мозг медоносной пчелы содержит только 1 миллион нейронов — по сравнению с 85 миллиардами нейронов в нашем. Однако исследования искусственного интеллекта доказывают, что сложные задачи иногда могут быть выполнены относительно простыми нейрональными схемами. У плодовых мух только 250 000 нейронов, и они тоже демонстрируют сложное поведение. В лабораторных экспериментах, столкнувшись с невозможностью спаривания, некоторые ищут алкоголь, вещество, изменяющее сознание, которое доступно им в природе в сгнивших фруктах.

У многих беспозвоночных нервная система так и осталась рудиментарной. Она выглядит как сеть нейронов, равномерно распределенных внутри червеобразного тела. Однако более полумиллиарда лет назад в результате естественного отбора на смену некоторым существам несложной формы типа извивающейся капли пришли членистоногие, с телами, оснащенными отростками и новыми сенсорными органами. Эти приспособления позволили им оставить позади жизнь, состоящую лишь из стимулов и реакций.

Первые животные, столкнувшиеся с трехмерных пространством, встретились с новым набором проблем, решением которых могла стать эволюция сознания. Взять хотя бы ту самую черную осу. Когда она парила над лепестками бугенвиллеи, в ее покрытую ворсинками голову врывалось море информации — солнечный свет, звуковые вибрации, цветочные запахи. Но эти информационные потоки приходили в ее мозг в разное время. Чтобы сформировать точный и связный отчет о внешнем мире, оса должна была синхронизировать эти сигналы и скорректировать их относительно движения собственного тела. Это рискованно, учитывая, что некоторые сенсорные органы установлены на частях тела, которые сами по себе мобильны, например, на самой голове.

Нейробиолог Бьорн Меркер предположил, что мозг ранних животных решил эти проблемы, создав внутреннюю модель мира с аватаром тела в центре. Меркер говорит, что сознание — это просто мультисенсорный взгляд изнутри этой модели. Процессы синхронизации и шум от наших мобильных тел отсутствуют в этом сознательном представлении — как будто невидимый алгоритмический Стэнли Кубрик все время их редактирует. Мы также не ощущаем, как наши желания преобразовываются в движения. Когда я решил продолжить восхождение на гору, я просто отправлялся в путь, не думая об индивидуальных мышечных сокращениях, которых требовал каждый шаг. Когда оса летит, она, вероятно, не знает о каждом взмахе своих крыльев. Возможно, она просто хочет лететь.

Если бы один из подводных предков осы стал первым существом на Земле, обладающим зачатками сознания, его опыт бы не имел ничего общего с человеческим. Возможно, для него все было бы бесцветным и лишенным четких очертаний. Сознание было бы эпизодическим, мерцающим: в определенных ситуациях включалось бы, а в других угасало. Оно было бы едва заполнено примитивными чувствами, организованными в бинарные оппозиции: немного хорошего и немного плохого. Все это ощущалось бы кем-то или чем-то изолированным и центральным. Для того, кто видел сияние далеких звезд, такая жизнь могла бы показаться клаустрофобией, сильной настолько, что сложно представить. Но это не значит, что та жизнь не была бы сознательной.

Когда монах подошел к стене, где я отдыхал, оса улетела. Она поднималась к солнцу до тех пор, пока не слилась со светом. На монахе была белая маска, такая же, как и у некоторых других джайнов. Ее носят, чтобы избежать вдыхания насекомых и других крошечных существ. Я кивнул ему, когда он проходил мимо, и прилег на теплый камень.

К тому времени, как я слез со стены и продолжил подъем, монах ушел далеко вперед, превратившись в белую точку. Я добрался до входа в храмовый комплекс всего за 15 минут. Его мраморный двор был ослепительно-белым, словно горное солнце выбелило все цвета.

Пройдя под рядом золотых медальонов, я вошел во внутреннюю комнату храма. Десятки свечей мерцали в причудливо вырезанных нишах стен, а также со свисающих с потолка платформ. Каменный потолок был вырезан в виде цветка лотоса, его нежные раскрывающиеся лепестки символизировали рождение чистой души из грязных материалов Земли.

Сорок джайнов сидели на полу аккуратными рядами, скрестив ноги в позе лотоса. Женщины были одеты в свежие сари, которые они подняли на гору по этому случаю. Мужчины — во все белое. Я нашел место за всеми ними.

Мы стояли лицом к темному тоннелю, выстроенному двумя колоннами. В дальнем конце в окружении свечей стояла черная мраморная статуя сидящего мужчины. Его бочкообразная грудь была инкрустирована драгоценными камнями, как и его глаза, которые, казалось, безмятежно плавали в темном пространстве, вызывая гипнотический эффект, который исчез только тогда, когда человек, сидевший рядом со мной, потянул меня за рубашку. «Неминатха», — сказал он, кивнув в сторону статуи.

Именно здесь, на этой горе, Неминатха, как говорят, достиг состояния тотального и свободного сознания, возможности воспринять всю Вселенную, включая все виды животного разума. Джайны считают, что люди особенные, потому что в нашем естественном состоянии мы находимся ближе всего к этому опыту просветления. Среди земных созданий никто другой не может так легко заглянуть в сознание другого существа.

Паломники запели сначала тихо, а потом все громче и громче. Один из них подкатил ко входу в тоннель гигантский барабан и ударил по нему темным молотком. Двое других ударили по цимбалам. Мужчины и женщины входили через противоположные двери, сходясь в две линии по обе стороны туннеля. Женщина в оранжевом сари и золотой короне пересекла дорогу перед Неминатхой, подняла сосуд над его черно-мраморной головой и вылила смесь молока и благословленной воды. Когда она закончила, мужчина в белом сделал то же самое.

Пение становилось громче, пока не достигло экстаза. Паломники подняли руки и захлопали в ладоши, все быстрее и быстрее. Кульминация, казалось, вырисовывалась, но потом все исчезло. Барабаны, колокола и тарелки затихли, оставив за собой тишину, которую наполнил монах, затрубивший в конх (ритуальный духовой инструмент, изготовленный из крупной раковины моллюска — прим. пер.).

Раковина издала длинный и чистый звук. Он вырвался за пределы храма и пронесся над древними вершинами. Когда он затих, я подумал, может ли это место стать в последующие столетия чем-то большим, чем храм джайнов? Может быть, оно станет местом, где люди отметят момент пробуждения ото сна, в котором мы — единственные носители разума. Может быть, люди со всех уголков Земли придут сюда, чтобы отдать дань уважения Неминатхе, в истории о котором можно увидеть каждого, кто впервые услышал крики животных и понял их смысл.