Госпиталь имени Цукерберга. О чем говорит главный ВИЧ-фильм Каннского фестиваля

В Каннах прошла, может быть, и тихая (если сравнивать с истерикой вокруг нового фильма Квентина Тарантино), но оттого не менее значимая премьера: вне конкурса показали документальную картину «5B» (режиссер Дэн Краусс, а соавтор ленты Пол Хаггис, лауреат главного Оскара за «Столкновение»).

Она про историю отделения 5B сан-францисской больницы San Francisco General Hospital, SFGH. Удивительный факт: сегодня эта больница называется «Цукербергской», потому что основатель Facebook вместе с женой пожертвовали ей 75 миллионов долларов. Сама история, в общем-то, несложная: когда в городе, где как раз набирало обороты ЛГБТ-движение, началась эпидемия ВИЧ, в небольшом отделении госпиталя пытались лечить тех, кого нельзя было вылечить. Именно здесь придумали, как все же надо обращаться с такими пациентами, проще говоря — как людям стоит относиться к этой болезни и что с ней делать дальше. Эта концепция так и называется сан-францисской моделью ухода за больными с ВИЧ (термин известен, разумеется, только за границей, даже статья в Википедии об этом не переведена).

Впрочем, не все сотрудники сразу ее приняли. Сначала в истерике из отделения пытались сбежать медсестры, а те немногие, что продолжали работать, входили в палаты чуть ли не в костюмах химзащиты. Но довольно быстро образовался костяк медбратьев, медсестер, врачей и волонтеров, которые в «5B» и вспоминают, как это было — работать с вирусом, о котором на тот момент совершенно ничего не было известно.

Фильм исполнен традиционно, по-телевизионному: говорящие головы, архивные записи — часто не лучшего качества. Но этот док про ВИЧ — при всем многообразии доков про ВИЧ — оказывается неожиданно свежим и ярким (если повезет, документалка даже доедет до оскаровской гонки), ведь это не столько историческая зарисовка, сколько исчерпывающе гуманистическое произведение, утверждающее очевидное — человеку нужен человек.

В 1983 году, еще до того, как стали понятны механизмы передачи вируса, медработники начинают дотрагиваться до пациентов без перчаток. И оказалось, что ВИЧ так заразиться нельзя. Конечно, это было всего лишь предположение, пусть и подкрепленное логикой, но именно для тех медсестер банальное сострадание оказалось сильнее страха, а чудо человеческого соприкосновения и тепло чужого тела — единственным возможным лекарством для пациентов.

С учетом тогдашней исследованности ВИЧ то, что делалось в отделении 5B, больше походило не на лечение, а на паллиативную помощь, на попытку гарантировать высокий уровень жизни тем, кому остались считанные недели и дни в адских муках. Просто пустить к умирающему человеку родственников, мужа или жену, парня или девушку, кота или собаку, принести ему туда фотографии любимых, обставить палату (как уж получится) так, словно это дом. В России все это и по сей день почти никогда не представляется возможным, причем пациентам с совершенно другими диагнозами, а тогда это была, по сути, единственно возможная мера.

Дальше персонал исследовал пространство восприятия ВИЧ, медицинскую этику и прочие по-прежнему актуальные вопросы. Например, в какой-то момент пришло четкое понимание того, что сексуальная ориентация и вообще личная жизнь пациентов их совершенно не волнует, ведь она не имеет абсолютно никакого отношения к поставленному диагнозу. Также врачи защищали право на анонимность пациента и секретность его ВИЧ-статуса. И это при том, что тогдашняя медтехника (шприцы и капельницы), если верить авторам фильма, была совсем не идеальна, например, медсестра вполне могла инфицироваться, уколов себя случайно той же иглой, что и пациента в койке. Собственно, один такой случай и произошел, о нем в ленте рассказывает одна из медсестер (она уже в довольно преклонных годах), и за ним последовало длительное разбирательство.

Наконец, «5B» — это калейдоскоп зарисовок об эпохе, казалось бы, безвыходной и депрессивной, но даже там есть светлые, хоть и пронзительно грустные моменты. Например, душераздирающие воспоминания: «Он все приговаривал: „Извините, извините, извините“. У него спрашивают: „А за что извините? “. Он отвечает: „Просто я не умею правильно умирать“. Вдруг все в комнате истерически засмеялись, и он вместе с ними. Он умер буквально через три минуты». Другой герой рассказывает, что у него не осталось ни одного друга из тех, с кем он был близок в 80-е: все умерли от СПИДа.

В этой связи, можно вспомнить и обсуждение Нюты Федермессер, моральных камертонов и этических компромиссов. Работники 5B изо всех сил искали деньги на то, чтобы продолжить работу, устраивали фандрайзинг, одна из медсестер вспоминает, как переодевалась в костюм чирлидерши, чтобы привлечь жертвователей. В другой раз они боролись против (!) повышения ставок медикам, работающим с ВИЧ-положительными людьми, за риск. То есть боролись против повышения собственных зарплат, потому что в таком случае отделение перестало бы вписываться в бюджет и просто не смогло бы существовать.

В итоге 5B закрыли, потому что практики, принятые в этом отделении, привили по всей больнице, и людей с ВИЧ стали лечить везде. Видимо, такой же логике (вернее, строго ей обратной) сейчас следует отечественный Минздрав, предлагая закрыть отдельную службу ВИЧ. Другой вопрос, что до сан-францисской модели Минздраву — как до Сан-Франциско или до Канн пешком.

Ранее режиссер фильма Дэн Краусс в интервью англоязычному изданию Collider.com рассказал про «радикальную человеческую эмпатию», а также почему он с командой взялся снимать картину про эпидемию СПИДа в США. В Каннах с ним поговорила журналистка Хелен Барлоу. А мы публикуем перевод.

В Каннах, где фильму устроили специальный показ в официальной подборке, я пообщалась с Крауссом, а также отдельно — с прибывшим в Канны медбратом Гаем Ванденбергом, который до сих пор работает в больнице и женился на одном из выживших пациентов той самой палаты — Стиве Уильямсе.

— Какой вклад внес Пол Хаггис?

Дэн Краусс: — Пол (сценарист, продюсер и режиссер) участвовал в работе с самого начала, стремился сделать фильм как можно лучше. Так как Пол — мастер структуры и сюжета, а фильм структурно очень сложный, то он достаточно сильно вовлекся в процесс монтажа.

— А в чем картина структурно сложна?

Дэн Краусс: — Дело в том, что мы свели вместе много разных линий. У нас есть основная линия — история эпидемии СПИДа в Сан-Франциско и в Америке, есть в некотором роде политическая линия, кроме того, есть необычные личные истории, зачастую происходившие в палате — с медиками и пациентами. Так что создание фильма напоминало жонглирование хрупкими предметами, и все это к тому же должно было выглядеть естественно.

— Любопытно, что после всех статей и рассказов об эпидемии СПИДа эта история кажется такой новой и свежей.

Дэн Краусс: — Я не слышал, чтобы кто-то снимал фильм об этой палате, что нас очень порадовало. Мы выяснили, что многие работники отделения 5B до сих пор живут в районе Залива, а сама палата до сих пор существует. Мы создали фильм, который, словно временная капсула, позволяет зрителям пожить в то время — они отправляются назад, в 1983 год. Я думаю, что многие, включая меня, забыли, какой ужасающей была болезнь, когда ее только обнаружили — она была смертельным приговором. Сейчас более чем уместно вспомнить эту часть истории и пересмотреть то, как мы боремся со страхом и стигматизацией сегодня.

— Не обязательно болеть СПИДом, чтобы с вами обращались как с прокаженным.

Дэн Краусс: — То же самое произошло с эпидемией эболы. Страх — могущественная штука. Он может разрушать, но может и мотивировать — и то, и другое происходит в нашем фильме.

— Меня очень тронул фильм, потому что я вспомнила, как обнимала и целовала друга, которого прятали в доме родителей, — он умер от СПИДа в самом начале эпидемии.

Дэн Краусс: — В начале съемок мы не понимали, что, по сути, речь в нем идет о человеческом контакте. Акт человеческого прикосновения — на самом деле был радикальным, радикальной эмпатией. Вот что потрясает в поступке работников больницы. Они смогли трансформировать свой страх в человеческое сострадание.

— Вы показываете потрясающие архивные кадры.

Дэн Краусс: — Поиск записей оказался кропотливым процессом. Команда архивистов прочесала информационные отделы Сан-Франциско и за его пределами, порой открывая записи, к которым не прикасались три десятилетия. Многие из них приходилось восстанавливать, запекая кассеты в духовке — это позволяет проиграть запись один раз, чтобы скопировать ее на другой носитель. Но много информации с того времени пропало — поверх старых записей просто писали новые. И все же нам посчастливилось увидеть, как люди, у которых мы сейчас брали интервью для картины, тогда работали в палате.

— Фильм скоро выходит в кинотеатрах США.

Дэн Краусс: — Он появится в кино 14 июня, и мы надеемся, что попадет в 400 кинотеатров по всей стране.

— Странно было увидеть в титрах компанию Johnson&Johnson.

Дэн Краусс: — К счастью, наши интересы пересекаются. Они заинтересованы в здравоохранении и уходе, потому что сами много работают в этой сфере. Так что компания при создании фильма была союзником. К тому же они сделали огромный вклад в исследование самого заболевания.

— Не ожидаешь подобного от огромной международной компании.

Дэн Краусс: — Меня это тоже тронуло. Но надо отметить, что мы полностью контролировали процесс создания фильма и его финальный монтаж. Мы не были обязаны согласовывать ни единого кадра.

— Вам помогал в этом Пол Хаггис?

Дэн Краусс: — Он очень влиятельный человек и активно продвигал наш фильм в нужную сторону. В пути мы собрали команду союзников, которые также помогли достичь такого результата, на который мы и не рассчитывали.

— Вы присоединились к проекту, когда он уже был готов к запуску.

Дэн Краусс: — Было непривычно столкнуться с такой поддержкой. Видимо, пришло время рассказать эту историю. Этот рассказ — одновременно и важное напоминание о прошлом, об особенной главе в нашей истории, которую нужно зафиксировать. В то же время лента ценна и тем, что рассказывает о сегодняшнем дне и подталкивает новое поколение действовать с тем же чувством эмпатии, что и медперсонал 35 лет назад.

— Все это напоминает происходящее сегодня с мигрантами.

Дэн Краусс: — Именно. Помните, в 1980 году Рейган предложил запретить людям со СПИДом въезд в США? А сегодня, в годы Трампа, мы видим запреты для прибывающих в США мусульман. Идеология все та же, только персонажи сменились. Порой история повторяется пугающим образом, и я думаю, фильм некоторым образом на это намекает.

Гай Ванденберг и Стив Уильямс (герои картины и очевидцы событий)

— Вы были рады поучаствовать в съемках?

Гай Ванденберг: — Изначально я был против. Ребят ко мне направил мой бывший начальник, потому что у меня получилась интересная история — медбрат и пациент. Но мы оба сомневались, пока не встретились с Дэном и не поняли, что сегодня важно об этом рассказать.

— Почему вы сомневались?

Гай Ванденберг: — Фильм показывает начало эпидемии, много смертей, грусти, расколов в семьях, стигмы. В данном случае речь шла о нашей личной жизни, и мы не знали, хотим ли мы переживать это заново.

— И каково оказалось пережить заново?

Гай Ванденберг: — Когда мы согласились участвовать, я собирался «не включаться» и не поддаваться эмоциям. Но Дэн — мастер своего дела, с ним я почувствовал себя в безопасности и смог по-настоящему поговорить о прошлом, пережить его заново, причем уже иначе — с радостью и надеждой. Потому что мы сегодня здесь и живы. Но ничего не закончилось, работы еще много, хотя мы кое-что и сделали, оставшись в живых сами и помогая другим. Мы со Стивом потом около десяти лет занимались развитием структур, помогающих людям с ВИЧ в Танзании.

— В фильме выживают два человека, и вы один из них.

Стив Уильямс: — Да (улыбается)

— Каково это — оказаться среди людей, приговоренных к смерти, но выжить?

Стив Уильямс: — В то время я не понимал, насколько болен. Я был в коме три месяца, а потом делал все необходимое, чтобы поправиться. Я чувствую себя невероятно удачливым.

(Венденбергу): — Ты тоже, наверное, сомневался, что я выберусь?

Гай Ванденберг: — Команда, которая присматривала за Стивом, почти единогласно посоветовала мне забрать его домой, чтобы дать ему мирно умереть. Или перевести его в больницу, потому что, если бы он и выжил, будучи в коме, мозг все равно не удалось бы спасти. Так они мне говорили. Но лечащий врач и еще несколько человек верили, что могут что-то сделать, и это сработало.

Стив Уильямс: — Один укол стероидов, на самом деле — много уколов. Чтобы снять воспаление мозга.

— Как это изменило ваше отношение к жизни?

Стив Уильямс: — Радикально. Тогда я был с Гаем, но я был очень зажатым (Гай кивает). В итоге я успокоился и принял жизнь как она есть.