Первый из Могикан: откровения человека, пережившего героиновую волну 90-х

На Западе людей из первого ВИЧ-поколения, тех, что получили вирус во время страшной эпидемии 80-х, но выжили — несмотря на отсутствие лекарств и тяжелые побочные эффекты первых препаратов — называют специальным термином «long-term survivors». 

Крупнейшие издания посвящают им материалы, а сами «долгожители», респектабельные постаревшие геи, многим из которых сейчас за шестьдесят, председательствуют в президиумах конференций и выступают на мемориальных акциях. 

Они заслужили свою славу и уважение. Аналог «survivors» есть и в нашей стране. Правда, сразу с несколькими поправками: большая волна тут случилась не в 80-х, а в 90-х, доступная с 96 года за рубежом терапия дошла до многих из российских пациентов только к началу-середине нулевых. И главное: подавляющее большинство получивших вирус тогда в России были не геями, а потребителями героина. «Наркоманами». Совсем не такими респектабельными и глянцевыми, как немалое число из попавших в заложники эпидемии обитателей солнечного Сан-Франциско.

Внимания их историям, а и они того, безусловно, заслуживают, досталось меньше. Отчасти по причине нехватки рассказчиков: многие умерли, так и не дождавшись АРВТ, кто-то от передозировок, кто-то от СПИДа. Отчасти из-за двойной стигмы: ВИЧ и зависимость редко способствуют желанию пережившего и зачастую прошедшего по всем кругам ада «ветерана» делиться воспоминаниями. 

СПИД.ЦЕНТР восполняет эту лакуну. Мы подготовили большое интервью с российским long-term survivor в двух частях. Сегодня выходит первая — «От фарцы до героина». По просьбе нашего собеседника мы не называем его фамилию. Впрочем, зовут его Влад. А фамилия большинству из вас и так ничего не скажет. Те же, кому скажет, и сами в состоянии рассказать историю, подобную этой. 

— Давай ты расскажешь, с чего все началось. Ты был простым советским школьником. Или что еще?

— Все было очень хорошо. Папа военный, мама работник торговли, то есть такое относительно счастливое детство. За исключением того, что мама с папой были алкоголиками. Но со стороны создавалось ощущение, что это хорошая благополучная советская семья.

Старшие классы. В конце 80-х, где-то уже с года 86, в стране начался некий раздрай. Мы, малолетние, уже понимали внутренне, что система ломается. Что приходит новое неизвестное общество. Все рушилось, падало. И в принципе все мое поколение попало в тот самый жесточайший замес, когда старой системы уже нет, а новой пока так и не появилось.

Была концепция, которую всем давали: октябренок, пионер, комсомолец. Потом ПТУ, армия, пьянство, тюрьма и смерть. Ну, или без пьянства и тюрьмы.

Советская система говорила, что счастья в деньгах нет и секса в Советском Союзе тоже нет. А тут бам: и оказывается, что все наоборот. Счастье в сексе и в деньгах. Все туда ринулись, вот и я тоже.

— Объясни.

— Уже с восьмого класса я фарцевал и занимался незаконными валютными операциями.

— А что значит фарцевал?

— Это такой старый термин. «Фарцовка», «фарцовщик». Такой чувак, который занимается скупкой и перепродажей товара. Как правило, импортных вещей, которых в открытой продаже просто не было: джинсы, кроссовки. Дефицит.

— А что продавал?

— У меня дедушка дипломат, всю жизнь в МИДе проработал. Я ездил в пионерские лагеря МИДовские, дружил с детьми дипломатов. И я там покупал музыкальный журнал за 3 рубля, а в этом журнале было много постеров с музыкальными группами. Это тоже был дефицит. Так вот, я за 3 рубля журнал купил, каждый постер продал по четыре. Предприимчивые люди тогда делали деньги из воздуха.

Выменял у иностранца: ты ему октябрятский значок, он тебе зажигалку. Зажигалка в Советском Союзе вообще была в диковинку, просто недосягаемый дефицит. Продал за 5 рублей. Дефицит — это вообще хорошая возможность заработать.

С какого-то момента я, собственно, и начал так с иностранцами работать. Приезжали к гостинице «Интурист». И вот мороз, холод, слякоть, а мы стоим, у нас комплект значков, флаги с Лениным, которые купили в магазине, вся вот эта советская атрибутика ведь свободно продавалась за копейки.

Подбегаем к автобусу: «Change-change». Никто по-английски не говорит. Знали только: «yes», «no», «thank you». И вот трейд начинается. За значок могли дать доллар, могли жвачку. Жвачка сразу продавалась в школе. Любая ерунда монетизировалась.

— А что дальше?

— Дальше конец 10 класса. Я уже понимал, куда я пойду. Мне неинтересно стало получать образование, хотелось денег, вокруг витало: «Потребляй-зарабатывай-потребляй-трать». Это было очень серьезно. Мне не хотелось пять лет горбатиться в институте, жить не пойми как, нищебродствовать. Так я попал на Арбат. Тоже культовое место.

В конце 80-х Арбат заняли уличные торговцы, которые продавали матрешек, символику, часы, шинели, шапки. Тогда был большой поток иностранцев в новую Россию, всем было интересно, пал железный занавес. Союз же был закрытой страной, как сейчас Иран. И вдруг свобода: всех пускают. Приезжай и смотри.

В процентном соотношении таких толп иностранцев в Москве на улицах, как тогда, не было больше никогда. И они все были нашими клиентами. На торговле с туристами мы по тем временам зарабатывали баснословные деньги.

— И сколько это было в рублях?

— Я за день мог заработать зарплату родителей. Папа у меня получал рублей 300. Это считалось очень хорошей зарплатой, и мама тоже что-то вроде того. Огромные деньги. Учитывая, что жизнь тогда стоила копейки: курс доллара рос, а цены в рублях оставались прежними. Если у тебя есть валюта — это такой ключик ко всему.

— Наркотики начались с этого?

— Наркотики начались уже в старших классах. В Союзе они, кстати, были всегда, просто не в таком количестве. У меня, к примеру, в одной из реабилитаций был мужик, его в 1982 году арестовало КГБ за подпольную лабораторию по производству синтетических веществ. 1982 год! Он окончил МГУ, химфак. Были и наркоманы. Но их были единицы. Не как сейчас.

— Ну а ты как столкнулся?

— Я всю жизнь любил читать, в каких-то журналах подростковых — «Ровесник» — об этом периодически находил какие-то статьи: про загнивающий Запад. К старшим классам появилась курительная анаша. Это считалось очень модным. Ее курили практически все. Это сразу выдвигало тебя в некий ранг какого-то продвинутого паренька, который не просто банально пьет портвейн или водку в подъезде, а «курит».

Впрочем, мне это не приносило удовольствия. Потом начались какие-то аптечные препараты, барбитура. Это что-то вроде снотворного. Называлось: «Релашкой закинуться». Ее жрали горстями. Впрочем, ничего другого не было больше.

На Арбате все встало уже совсем на другие рельсы. Арбат — это точка, которая поменяла всю мою жизнь. Это дверь, которую нельзя было открывать, потому что я развратился там окончательно. Люди со всей России привозили тогда наркотики в Москву и продавали их именно на Арбате.

Как сейчас помню: идет человек, у него сумка спортивная с марихуаной: «Надо? Надо? Надо?». Насыпет где-то в подворотне — и все, ты купил. Много фирмачей обращались достать что-то, в том числе ко мне: «Помоги купить...»

— А фирмачи — это слово, которым вы иностранцев называли тогда?

— Да. Фирма — с ударением на последний слог — это такое слово было хиповое. То есть мы сейчас говорим «лейбл», а раньше лейбл назывался «фирмОй». ФирмА — это значит что-то западное, иностранное, слэнг такой определенный.

— Итак, Арбат... 

Шестнадцать лет, безумные бабки, колоссальная свобода, очень много секса. Очень много наркотиков. Очень много власти.

— А почему власти?

— Потому что деньги дают власть. Тогда было голодное время. Очень жуткое. Разруха. А ты приходишь с пачкой долларов. И все, тебе целуют ноги. То есть ты прям король.

— Объясни, как это.

— Ну, поехал от армии косить. Как косить? Зашел в институт заплатил за год обучения, взял справку и отвез в военкомат. В институте больше не появлялся. И так во всем.

Все это работает на гордыню. Гордыня — это ощущение собственной власти, силы, могущества. И все это очень губительно, особенно в шестнадцать-семнадцать лет. Я сформировался как личность там, на этом Арбате. Как испорченный малолетний засранец, который пошел по тому сценарию, что сам выбрал. Вот так.

Я сейчас почему-то вспомнил про Джастина Бибера. Вот эти все Биберы, Бритни Спирс. Это ведь люди, покалеченные деньгами. После того как на них в очень юном возрасте свалились огромные деньги, там ведь тоже началось: наркотики, алкоголь, раздрай. И мы были такими Биберами. Только постсоветскими.

— А после Арбата что?

— Ушел со своего поста мэр Москвы Гавриил Попов, был такой дядя, пришел Лужков и всю вольницу на Арбате оперативно разогнал.

Для меня это стало настоящей катастрофой, я-то думал, что весь этот «Клондайк» навсегда. Начались мытарства. Работать за зарплату уже не хотелось. Начал промышлять какими-то схемами «купи-продай» в формате барыжничества фарцового.

Первое время удавалось хорошо зарабатывать. Не работая, не имея постоянного дохода, я снимал квартиру.

Сперва начались экстази. Они только-только появились на рынке. Мы их, конечно, употребляли по-лоховски, скажем так. Жрали на квартире у пацана и всю ночь танцевали под «Скутер» толпой.

— На квартире?

— Да, представляешь, там такая советская занюханная квартира с разломанной мебелью, с вывороченной колонкой, и толпа двадцатилетних отморозков.

Потом это как-то наскучило. Начался алкоголь. Я почти спился, по-настоящему: тяжелые запои, ссался в штаны, ничего не помнил. Последняя стадия алкоголизма. И это к двадцати с чем-то годам!

Мне было страшно, стыдно признаться, у кого-то попросить помощи. И естественно, искал хоть какую-то замену, альтернативу. Которую, собственно, и нашел в героине.

У меня был собутыльник, которого я считал еще более тяжелым, я пил запойно, а он вообще каждый день был в говно. И тут встречаю вечером на районе. Трезвый! Для меня «трезвый» и «Руслан» — это два несопоставимых понятия. Я говорю: «Как?» А он: «Я тут такую штуку нашел, пойдем». Привел меня к себе домой, достал. Я как сейчас все помню: шары такие закатанные, синяя такая пленка, полиэтилен. Сделали дорожку: На, нюхай!

Колоться не хватало духа. Да и считалось, что если нюхаешь — не наркоман. Сутки я помирал, мне было очень плохо, говорил, что я больше никогда это пробовать не буду. Но в следующий раз, когда предложили, разнюхался. И понеслось.

Чем меня героин подкупил? Тем, что я стал получать еще больше удовольствия, и при этом, как мне казалось, это было контролируемое удовольствие. Утром я просыпался, штаны были сухие, лицо не было разбито, никто не предъявляет за то, что я вчера ночью творил, говорил. Нет стыда перед соседями, окружающими. Все цивильно.

Примерно тогда же я опять начал офигенно зарабатывать. На рынке в Лужниках. Это был первый такой огромный рынок, куда вся Россия съезжалась приобретать товары. Я продавал эксклюзивные итальянские пальто. Шились они, правда, в Подольске. Но об этом покупателю было необязательно знать. Опять начались деньги, свобода, кутежи бесконечные. Я стал активно ходить в клубы.

— А какие тогда были клубы в Москве?

— Сначала «неформальные». Но неформальная тусовка тогда была интересная. Это в Британии панки были детьми с рабочих окраин Ливерпуля или Манчестера, а у нас — московскими мажорами. Дети дипломатов, чиновников. Потом началась эпопея с танцевальными. Я до сих пор хожу в «Пропаганду», а тогда ее только открыли. Это вообще клуб, в котором я очень много времени проводил.

— Ого, а как она тогда выглядела?

— Брутально. Деревянные столы, как в трактирах из кино про Германию XVI века. Деревянный пол, все было очень аскетично. Но туда приходили не на интерьер, не на ампир мытищинский. Люди приходили за атмосферой, за музыкой качественной, за публикой. Поэтому в «Пробке» тогда было очень интересно, круто.

— И какая музыка там была тогда?

— Ставили все вперемешку. Рок, например, танцевальный, электронику. Я толком тогда в ней и не разбирался. Да и приезжал обычно уже убитый героином. Просто сидел на втором этаже за столом до утра.

— Не танцевал?

— Не танцевал.

— Когда это дело кончилось?

— Когда меня начало кумарить с героином, вот тогда все и закончилось.

— Расшифруй.

— Когда я в первый раз в жизни почувствовал ломку от того, что у меня нет наркотика. Абстиненция — медицинским языком если.

Она наступает не сразу. Тут ряд факторов: молодость, организм здоровый, плюс частота употребления. Долгое время я даже не знал что это такое.

А тут — бам — и случилось. Помню, проснулся и не понимаю, что со мной. Ломит тело, сопли, озноб. На улице зима, февраль. Думаю: заболел. Но с каждым часом становится все хуже и хуже. Звоню другу, описываю симптоматику. «Братан, да тебя кумарит». Я говорю: «Как кумарит? В плане?» — «Ну все, ты попал, я тебя поздравляю».

И тут мне стало страшно. Я испытал дикий, животный страх. Это то ощущение, когда тебе говорят, что у тебя рак и ты умрешь. Такая же херня. Ты на крючке, ты в петле. Это жопа. У меня не было денег. Но через полчаса от страха деньги я нашел. И поехал колоться на Петровско-Разумовскую.

Друг оказался прав, потому что, когда я доехал до Петровско-Разумовской и употребил, всю эту симптоматику болезненную сняло как рукой.

Продолжение читайте здесь.