«Теперь всем понятно, как устроена детская онкология». Михаил Ласков о ситуации в центре Блохина

В конфликте вокруг онкоцентра Блохина (знаменитой Каширки), кажется, поставлена точка. Комиссия Минздрава поддержала руководство НИИ, в том числе и нового директора отделения детской онкологии и гематологии Светлану Варфоломееву. Именно с ее приходом начался скандал в онкоцентре. Также комиссия «выявила серьезные нарушения, которые требуют скорейшего искоренения» в лечении детей с онкологией. Якобы пациентов лечили по протоколам с недоказанной эффективностью. Так ли это на самом деле и как вообще лечат онкопациентов, СПИД.ЦЕНТР выяснил у руководителя «Клиники амбулаторной онкологии и гематологии» Михаила Ласкова.

— На пресс-конференции комиссии Минздрава главный внештатный гематолог министерства Александр Румянцев заявил: «Детей в НИИ до середины 19 года лечили по инновационным протоколам, в отношении которых при этом не доказана эффективность». Это значит, что лечили неправильно?

— В этой истории это не значит абсолютно ничего. Во-первых, что это за протоколы, по которым лечили, если у них не доказана эффективность? Во-вторых, член комиссии Румянцев говорит, что в онкоцентре все устарело и все надо менять, но комиссия утверждает, что лечили по инновационным протоколам. Придерживайтесь [одной точки зрения]: либо по инновационным протоколам, либо по устаревшим. А если «по инновационным без доказанной эффективности», то будьте добры сказать конкретнее, в чем там проблема.

— Что такое протоколы лечения? И как вообще по ним лечат?

— Протокол — это схема лечения пациента. Соответственно, врач может выбрать разные схемы при условии, что они доказано работают. Более того, внутри одной схемы лечения он может что-то менять, модифицировать в зависимости от ситуации и осложнений. Но обычно в протоколе уже прописаны все варианты отклонений, и в каких ситуациях как надо поступать.

Это определенный набор готовых решений, которые применяются в конкретном отделении в тех или иных ситуациях. Допустим, Центр Дмитрия Рогачева, Российская детская клиническая больница — могут лечить по одним протоколам, онкоцентр (НМИЦ Блохина) — по другим.

— Кто решает, по каким именно схемам лечить пациентов?

— По российским законам — лечащий врач. И отвечает перед законом он же. Но, конечно, в отделениях есть сложившаяся практика. Потому что как именно лечатся пациенты — обычно определяется на уровне заведующего отделением, а не всей больницы. Если есть курирующий профессор, кафедра или научный центр, это обсуждается с ними.

— Конфликт в онкоцентре Блохина строится не вокруг протоколов, но о них много говорят. Насколько это важный момент?

— Проблема не в самих протоколах, это правда. Они возникли в середине конфликта, когда [главный внештатный гематолог Минздрава] Румянцев записал видеообращение, что НМИЦ нужно было давно реформировать, потому что они лечат не по тем протоколам (не по государственным).

Вообще в медицине вариативность — непременное условие. Я не могу сказать, что всех надо лечить по одному протоколу: часто бывает, когда у разных схем лечения свои плюсы. Что в частности и обсуждалось в ходе этого конфликта. Но это должно обсуждаться не через прессу, а в виде научных статей, конференций, релизов профессиональных сообществ. Обсуждать должны профессиональные участники, а не обыватели: выяснять через газеты, интернет и соцсети, чей протокол лучше, — занятие дурацкое и абсолютно неправильное.

— В России и мире используются одни и те же протоколы?

— Мир вообще-то не гомогенный. Мы традиционно используем протоколы, которыми пользуются в Германии, — так исторически сложилось, что становление нашей детской онкологии произошло во многом благодаря немецким коллегам. Но понятно, что в Германии, Англии и Америке лечат по-разному.

Например, лимфобластный лейкоз в онкоцентре и некоторых клиниках лечился прямо по оригинальному немецкому протоколу, а во многих других центрах страны — по модифицированному, который разработали врачи при участии немцев для России. И я совершенно не готов говорить, какой из них лучше. Это вопрос сравнительных клинических исследований, которых в полной мере не было. Нормально, что разные клиники лечат по разным протоколам — это вопрос профессионального сообщества.

— Румянцев также заявил, что каждый новый протокол должен пройти этический комитет. Что это значит?

— Здесь речь идет именно о научной работе. Ведь как формируется рутинная практика в медицине? Чтобы получить какую-то схему лечения, нужно провести клиническое исследование, то есть сравнить что-то новое с чем-то старым. Соответственно, исследование должно проходить и этический комитет, разрешение в Минздраве. Возможно, Румянцев имел в виду это.

Но если у тебя уже есть немецкий протокол, который давно существует, ты по нему лечишь, это значит, что в свое время он уже прошел этический комитет в другой стране с развитой экономикой. В чем проблема? Что здесь надо еще сделать? Информированное согласие пациента? Оно и так должно быть всегда. В нем объясняются все опции возможного лечения: почему предлагаем такое, какие ожидания, какая токсичность и так далее. А что имел в виду Румянцев — неясно.

— Насколько заявление комиссии справедливо?

— Вообще, эта комиссия и ее работа несправедливы, соответственно, и вердикт такой же. К тому же их решение было озвучено заранее, еще 30 сентября, когда члены комиссии собрали пресс-конференцию, все сказали, но потом решили дождаться окончания работы комиссии.

Потом здесь есть конфликт интересов. Как одна сторона конфликта может быть членом комиссии — Минздрав же сам является учредителем онкоцентра? Возглавлять комиссию должен не он, а какие-то независимые люди, которым доверяют. Но мы не знаем ни полного состава комиссии, ни вопросов, которые они рассматривали, ни степени привлечения сторон. Это все имитация деятельности, а комиссия — часть давления на этих врачей (не согласных с новой политикой в НМИЦ Блохина). Комиссия была инструментом репрессивной машины, которая разрушила все отделение.

— Что вообще произошло в онкоцентре? Почему разгорелся скандал?

— Причина конфликта в том, что врачи из отделения детской гематологии и трансплантации возмущены стилем руководства Светланы Рафаэлевны Варфоломеевой. Они пытались внутри коллектива это донести до нее, но, исчерпав все возможности и понимая, что не могут просто уволиться и перейти в другое место (мест нет, на всю страну всего несколько таких отделений), они решили сделать этот конфликт публичным. После этого получили решительный отпор центра, Минздрава, профильных академиков, то есть лидеров государственной науки. И уволились. Точка.

 — Но если это хорошие специалисты, наверняка они будут востребованы на рынке. И можно ли найти такого же уровня специалистов самому центру?

— Это мое мнение, с ним многие не соглашаются. Это очень большая потеря. Уволившиеся врачи — специалисты уникальные не только для этого онкоцентра, но и вообще для России. Уникальны хотя бы потому, что их очень мало. У нас в стране есть всего пять-шесть подобных отделений, соответственно, около 30 специалистов. Их потерю, наверное, можно восполнить, но точно не быстро. Они, может быть, могут работать как педиатры-гематологи где-то консультативно, но не в системе [государственного здравоохранения], конечно. Их вряд ли уже сейчас куда-то возьмут, потому что все под Минздравом. А Минздрав неоднократно заявлял, что они нарушили этику, а Румянцев на пресс-конференции прямо сказал, что сообщество их не примет. И мы их просто потеряем.

— Этот скандал может пойти на пользу отечественной онкологии или, шире, всей медицине?

— В этом конфликте есть уже сложившиеся врачи, которые прошли пик своей карьеры, и им очень сложно в этой ситуации. Но есть и четверо молодых врачей — они тоже ушли — вот им, на мой взгляд, этот конфликт пойдет на пользу. Они очень рано поймут, как все устроено, и смогут еще поменять траекторию карьеры таким образом, чтобы никогда в это больше не вляпаться. А именно уехать заграницу и сохранить себя в этой специальности, если она им близка, либо перепрофилироваться.

Как все устроено в детской онкологии, для широкой общественности стало ясно именно благодаря этому конфликту. И это второй положительный момент. Если раньше ситуация была видна только узкому кругу специалистов, то теперь очевидна всем.

Если вкратце перечислить ключевые проблемы в детской онкологии, то это: отрасль отдана под одну группу (Румянцева), с несогласными расправляются, нет возможности решать конфликты в непубличном поле, вариативность и свобода в науке не приветствуются.

— Сейчас детский институт НМИЦ Блохина будет работать хуже или лучше? И какие перспективы?

— С профессиональной точки зрения прямо сейчас, конечно, он будет работать хуже — потому что невозможно быстро восполнить потерю компетентными врачами. Возможно, когда-нибудь потом, я не исключаю, онкоцентр будет работать лучше, но не могу сказать, когда и из-за чего это может произойти. А сейчас точно хуже.