Любой инвалид может сыграть Онегина. Как устроен инклюзивный театр?

— Инклюзивный театр в нашей стране — направление достаточно молодое. Сейчас оно уже ассоциируется с именами Бориса Юхананова и Бориса Павловича. Но до появления «Протеатр» в 2000 году театральных фестивалей с участием инвалидов в принципе не существовало в России. Расскажите об истоках: как все началось?

— Обычно в мотивах и побуждениях больше эмоций, чем логики. Мы начали заниматься с ребятами-инвалидами, потому что собралась команда людей, желающих что-то поменять и в педагогике, и в психологии, занимаясь с детьми и молодежью. Поэтому человек с ОВЗ (ограниченными возможностями здоровья) стал лишь одним из них, не было никакого намеренного разделения. Наоборот — мы хотели создать такую программу, которая бы соответствовала всем детям: и тем, кто здоров, и тем, у кого есть какие-то нарушения в развитии. Нам казалось, что только так и должно быть. Если, например, здоровому неинтересно, то и особому ребенку будет скучно. Но этот принцип работает и в обратную сторону: если человеку с инвалидностью что-то недоступно, значит, мы делаем что-то не так по отношению к здоровым детям.

Такова была наша установка еще лет 30 назад, когда мы создали группу социально-творческой реабилитации «Круг» (РОО СТР «Круг»). Поначалу группы собирались очень тяжело — родителей и членов семей было трудно уговаривать, причем как особых детей, так и здоровых. Вопросы задавали самые смешные: «А нельзя ли случайно заразиться шизофренией? А почему мой ребенок должен контактировать с тем, у кого нарушения?». Сейчас это кажется абсурдом, но тогда все было иначе. Поэтому первыми в эти группы приходили наши собственные дети. Занятия проводились по самым разным видам творчества: театр, музыка, фольклор, декоративно-прикладное искусство.

А в 99 году мы поехали в Германию и увидели, что все то, чем мы занимаемся, у них считается театром самым обыкновенным. Там и познакомились с «Sonnenuhr» — серьезной театральной компанией для детей и молодежи с инвалидностью, которая обеспечивает им трудовую занятость. Нас тогда поразило само дерзновение, и мы поняли, что вполне могли бы существовать так же. Театр — своеобразный институт рефлексии, поэтому и решили выделить именно театральное направление.

За все время существования студии создали около 18 постановок. Первой была «Волшебная флейта» Моцарта. Сначала мы думали, что спектакль будет пластическим, но потом поехали с детьми в лагерь, и к концу смены Моцарт настолько покорил их души, что запели абсолютно все. Неважно — как, но они заучили все арии, все дуэты. Мы искали композиции, которые смогли бы освоить наши ребята. Например, ария Царицы ночи исполнялась в записи, а потом сделали огромную куклу, которая «пела» партию Царицы вместе с нашими особыми артистами. Этот спектакль шел шесть лет.

— Чем вы руководствуетесь при выборе репертуара?

— Говоря об артисте инклюзивного театра, надо понимать, что отношение к инвалиду во многом продиктовано законом социальной перцепции. Это достаточно сложный механизм, и человеку здоровому, как бы он себя ни убеждал, довольно сложно принять человека с ограниченными возможностями здоровья. Увы, мы часто воспринимаем индивида, исходя из каких-то категорий внутренней нормы, красоты, соответствия. Неизвестное всегда кажется опасным, некоторым проще сохранять дистанцию. Процесс «узнавания» другого для массового зрителя, неискушенного общением с особыми людьми, должен происходить постепенно. Поэтому режиссер должен выбрать «рамку», позволяющую создать для инвалида механизм защиты, не воспрепятствовав его интеграции в большой мир.

— А какие есть «рамки»?

— Люди с инвалидностью — это дети, поэтому юные или непосредственные персонажи удаются им особенно хорошо. Иной вариант — это мифология: образ чудесного, другого. Эти очень условные предпосылки позволяют нам что-то рассказать не столько о персонаже, сколько о самом исполнителе. Режиссер, обладающий опытом, в инклюзивном театре создает, прежде всего, точку зрения. А дальше мы пытаемся приравнять зрителя к артисту, найти между ними общий знаменатель, показать их схожесть.

— Может ли актер инклюзивного театра существовать за пределами фольклора и мифологии? Скажем, на территории драматургии или большой литературы, столь привычных для репертуарного театра?

— Хороший вопрос. Наши дети отлично вписываются в фольклорную традицию, потому что она олицетворяет собой культуру с устоявшимися значениями. Если мы говорим о психофизике человека с ОВЗ, то она нестабильна и очень подвижна. Я имею в виду людей с ментальной инвалидностью, интеллектуальными нарушениями. Поэтому все однозначное, не подлежащее сильным эмоциональным потрясениям, становится для них опорой.

Мне кажется, что инклюзивному театру многое доступно: и большая литература, и авторское высказывание, но надо исходить из индивидуальных возможностей каждого конкретного коллектива. Например, мы ставили «Евгения Онегина». Меня это заставило переосмыслить Пушкина. Кто такой Онегин? Недолюбленный ребенок, воспитанный гувернером. Ведь про мать там ни слова. Тогда мы поняли, что Онегина может сыграть любой человек с инвалидностью, если он чувствует себя ребенком. У нас это мальчик Петя с синдромом Дауна. Он родился в хорошей семье, у него нет проблем с недолюбленностью, но он дитя в теле взрослого…

Иногда наши ребята играют самих себя. Конечно, мы никогда не показываем публике процесс терапии. На сцене все разыгрывается уже в виде символов и метафор, когда прошел процесс «остранения». Другой молодой человек включился с нами в работу только после того, как мы разыграли эпизод под названием «Однажды я потерялся». Оказывается, в его жизни — ребенка с РАС — тоже произошел такой случай: забрался на дерево и ни слезть, ни крикнуть не может, — потерялся. Прошло несколько часов, прежде чем родители посмотрели наверх, на дерево.

Для меня это символ не справившейся педагогики. Когда его мама рассказала эту историю, я сказала: «Классно, давайте поставим». Две недели я рассказывала ему эту историю, а он уходил, ложился в угол и сворачивался калачиком. Думала уже, что от этой сцены придется отказаться: зачем, ребенка мучить? А когда стали уезжать, он сам подошел, сел в автобусе ко мне и начал рассказывать о своей жизни. С этого момента и начали работать. Материал для постановок в инклюзивном театре очень часто берется из их личного опыта.

— Актером «Круга» может стать любой человек или есть какие-то механизмы отбора?

— «Круг» — это не только театр, но и большая организация: мы делаем проекты с Третьяковской галереей, ЦИМом, культурным центром ЗИЛ, предоставляя людям с инвалидностью возможности для социализации и регулярные занятия искусством. «Круг» существует как подразделение внутри детско-юношеского центра «Строгино», где занимаются 280 детей. Там реализуются 38 программ. Некоторые из них реабилитационные, другие — чисто образовательные или творческие.

Когда ребенок попадает к нам, он начинает выбирать разные формы активности. В театральной студии нет никаких критериев отбора. Противопоказаний или запрета нет даже у детей с серьезными, глубокими нарушениями. Но с первого года у нас никто не играет, даже когда приходят профессионалы. Звездную болезнь пресекаем на корню. Нужно отыграть год или два в массовке, чтобы говорить о чем-то серьезном, потому что герой в инклюзивном театре — это коллектив, который живет и дышит.

— Задачи инклюзивного театра отличаются от театра конвенционального?

— Не хочется говорить такого громкого слова, как «миссия», но у инклюзивного театра есть совершенно особое место в культуре. Он напоминает нам об истоках: о том, с чего культура начинается. Театр позволяет человеку понимать самого себя. Рефлексия — это синтез различных видов восприятия. Поэтому мы стараемся наши спектакли насыщать самыми разными образами.

Режиссер инклюзивного театра все время работает с ресурсами человеческой психики и тела, потому что если ребенок с инвалидностью, то у него эти «резервы» либо заблокированы, либо почти отсутствуют. Якобы у наших ребят с ментальными нарушениями нет выразительности, памяти, они не рефлексивные. Это обрубание их жизни! Если буквально, то мы ищем в них те ресурсы, о которых окружающие, да и они сами, давно забыли. Наши актеры работают со своими проблемами — буквально. Они их выстрадывают.

— Каким вы видите своего потенциального зрителя? Что бы вам хотелось ему сказать?

— Мы не исключаем никого, но зритель должен быть обращен прежде всего к субкультуре. Театр, вырастая из культуры, должен ее «обслуживать»: помогать людям с ментальными нарушениями осознавать себя. Важно, чтобы одним из наших адресатов всегда оставался человек с ограниченными возможностями здоровья. И, конечно, наши зрители — это молодежь и люди думающие, те, кто готов начать думать нелинейно.