«Женский голос» в Томске выселяют. Где теперь будут искать убежище женщины?

— Как и когда возникла мысль создать приют?

— В какой-то момент мы с моей коллегой начали думать о том, чтобы открыть в Томске кризисный центр как государственное учреждение. Нам удалось убедить городские власти, что городу такой центр нужен. В 2011 году в Томске был создан отдел помощи женщинам в муниципальном Центре «Семья», который работал с женщинами, пережившими домашнее насилие. В 2013 году мы поняли, что нужен приют, где могли бы жить такие женщины. И городская власть пошла на это. Был открыт приют. И это была наша большая победа. Он проработал с 2013 по 2020 год. Его содержание ежегодно обходилось муниципалитету в один миллион рублей. Два года назад его пытались закрыть. Но я предложила передать его нашей НКО. Так приют оказался под нашим управлением. За это время мы помогли 31 женщине и детям.

Но тут нас объявили иноагентами. Мы стали второй НКО за Уралом, которая носит это звание. За то, что получили деньги от фонда Розы Люксембург.

— Насколько актуален в Томске такой приют?

— Потребность в таком приюте в Томске есть и очень большая. К нам в месяц с просьбой приютить обращаются минимум пять женщин. Запросы вообще идут волнообразно, но особенно в последние время я заметила такую тенденцию. Например, в тот момент, когда приют был полностью заполнен — в нем проживали пять женщин и семь детей, — к нам почти каждую неделю обращались женщины, которым негде было жить. И я была вынуждена им всем отказать. Но им в сложной жизненной ситуации некуда идти.

— Есть ли в Томске другие подобные приюты, куда могла бы обратиться женщина с детьми?

— Есть приют «Маленькая мама» для девушек с ранней беременностью. Туда принимают только до 23 лет. Он тоже управляется НКО. И больше ничего нет.

— Как можно было попасть в ваш в приют?

— Процедура простая. Женщина мне звонит, мы договариваемся о встрече. Бывало такое, что после звонка на встречу никто не приходил. Я спокойно к такому отношусь. Ситуация могла измениться. Но чаще все-таки женщина приходит на встречу со мной. Мы разговариваем, договариваемся о распорядке жизни в приюте. О том, что у нас нельзя пить, курить и принимать наркотики.

— Сколько человек могло проживать в приюте одномоментно?

— До десяти человек, включая женщин и детей. У нас три маленьких комнаты, в каждой по три спальных места. Есть еще холл с диваном. В последние месяцы все места были заняты, даже этот холл с диваном и служебное помещение.

— Как долго у вас могли находиться женщины?

— Это всегда по-разному. Как правило, от трех недель до трех месяцев, кто-то мог проживать у нас и дольше.

— Платят ли женщины за пребывание в приюте?

— Да, обычно речь идет о погашении коммунальных платежей. Если женщина живет одна, то это три с половиной тысячи рублей в месяц, если с ребенком — четыре. Если у нее совсем не было денег, то мы объявляли сбор на помощь в питании. Но у нас всегда есть стратегический запас продуктов: тушенка, лапша, крупы и др. Я видела, что женщины питались неплохо. Ведь они в основном все работающие мамы. Или получают пособие. Например, у нас жила женщина-инвалид, у которой маленькая дочка — ребенок-инвалид. Она получала пенсию по уходу за ней. Плюс собственная пенсия, и в месяц получалось около пятидесяти тысяч рублей. Для Томска это очень неплохие деньги. Но многие женщины, которые приходят в приют, не умеют обращаться с финансами. Я им всегда говорила, мол, девочки, берегите деньги. Некоторые сдавали мне их на хранение, чтобы накопить на съемное жилье.

— Что происходит сегодня?

— Под нашим управлением находится приют для женщин в кризисной ситуации. Нас уже известили, что 4 июля мы должны покинуть помещение.

— Вы будете продолжать помогать женщинам, которые оказались в трудной ситуации?

— Да, конечно. Просто вопрос в масштабах нашей помощи. Горожане нас поддерживают. Все понимают, что мы помогаем людям.

— Вы не собираетесь уезжать?

— Лично я никуда не уеду. Мне 69 с половиной лет. Моя задача сейчас — отчитаться за нашу деятельность в качестве иностранного агента в соответствии с новыми требованиями. И если нам выкатят штраф, найти деньги, чтобы его оплатить.

У нас в НКО работают кандидаты наук, которые занимаются преподавательской деятельностью. Они, конечно, встревожены, ведь сейчас готовят новый закон о физических лицах-иноагентах. Они переживают, что после принятия такого закона не смогут больше преподавать. Мы сейчас думаем, что делать, как им помочь.

— Что вы думаете о перспективах вашей НКО?

— Вообще, нам всем сказали, что НКО нужно закрыть. Мол, никто нам не даст дальше работать. При этом у нас никогда не было государственного финансирования, мы не получили ни одного зарубежного гранта. К нам в городе все хорошо относились. Но у нас просто нет ресурса, чтобы жить со званием иноагента. Возможно, мы действительно закроем НКО и создадим новую. Но в любом случае мы будем помогать. Нам звонят люди и предлагают свою помощь. Ведь мы знаем как помогать, другое дело, какого масштаба будет эта помощь. Сейчас, конечно, сложно прогнозировать, как будет развиваться ситуация, и предсказывать, что будет завтра.

— А вы чего-нибудь боитесь?

— Нет, ничего не боюсь. В тюрьму, надеюсь, меня не посадят. Меня уже осудили как физическое лицо за мои посты в социальных сетях: я дала чересчур эмоциональную оценку событиям 24 февраля.

Иллюстрации: Надя Ще