В 2018 году, после трех лет ежедневной туберкулезной химиотерапии, радиоведущая Наталья Ростова получила от врача известие: от туберкулеза излечилась. Рак молочной железы тоже удалось победить. Об этом Ростова рассказала в первой части интервью. Правда, позже у нее обнаружили рак матки в начальной стадии – пришлось удалять не только матку с шейкой, но и яичники, и сальник… Есть и другие осложнения, из-за которых каждый день приходится принимать сильные обезболивающие.
— После любого лечения могут быть осложнения, а после такого... Сама химиотерапия убивает не только раковые клетки, но и вообще все — и здоровые, и больные. В этом ее смысл. Это раковая, а туберкулезная — вообще молчу.
Например, если не принимать при лечении туберкулеза витамин В6, можно сойти с ума в прямом смысле слова. Настолько нейротоксичны эти препараты.
В 2018 году я излечилась от туберкулеза. Прошли три года ежедневной туберкулезной химии. Руку разработать не смогла, потому что слишком поздно обратилась к врачам-реабилитологам. Насущные проблемы стояли на первом плане. Когда пошла, было поздно — сформировался анкилоз плечевого сустава, это сращение. Дело тут не идет о восстановлении — скорее, о поддержании какого-то качества жизни.
Уже прошло четыре года, а у меня тяжелый хронический болевой синдром и полинейропатия. Это сложное, тяжелое поражение центральной нервной системы, которое характеризуется некупируемой болью. Помогают тяжелые обезболивающие, но не до конца. Это постоянная боль, которая всю мою жизнь держит меня на привязи.
Я обезболиваюсь каждый день. Ну и максимально стараюсь жить в свое удовольствие. Насколько могу. Вообще, на самом деле, я много чего могу — было бы обезболивающее рядом. С другой стороны, к нему же привыкаешь, и возникают уже другие проблемы психологического рода. Не всегда получается делать то, что ты хочешь, потому что после обезболивающего укола чувствуешь: ну, просто — тебе хана.
Уже прошло четыре года, а у меня тяжелый хронический болевой синдром и полинейропатия.
— В 2018 году обнаружили злокачественные клетки в матке, что с этим сделали?
— Рак матки, опять же, обнаружили случайно. Была киста на яичнике — наблюдали. Я очень хотела ее удалить — не люблю таких образований в теле, которые в любой момент могут рвануть. Посовещавшись с врачами, мы решили удалить яичник вместе с кистой. Врач предложил сначала сделать соскоб из матки, посмотреть. И правильно сделал, потому что этот соскоб показал наличие раковых клеток. Была нулевая стадия, то есть через каких-то полгода, может быть, год это была бы уже «хорошая» такая первая или вторая стадия рака матки. Врач удалил абсолютно все органы: матку, придатки, яичники, сальник, в общем — все. Очень тяжело. И восстановление еще. У меня тогда только закончилась химиотерапия, и после нее я еще не оправилась, а тут — очередная операция.
Это больные дети
— У вас трое детей. Младший родился в то время, как вы узнали о диагнозах? Или до этого? Как вы лечились с малышом на руках?
— Когда я узнала обо всем, младшему было два годика. И Гиллер мне тогда сказал одну очень важную вещь: «Наталья, тут ситуация такая: либо ты лечишься, и все свое внимание и силы перебрасываешь на себя, либо — ты в семье, детях, соплях, тренировках и школе, но пути дальше нет».
Поэтому я приняла очень-очень сложное решение. Хотя это я сейчас думаю, что оно было сложное. Я очень люблю жизнь, и на тот момент было несложно. Я просто детей распределила по бабушкам и сказала: я попала в западню, и я болею, помогите.
Я не думала, что это растянется на долгие восемь лет, думала, что максимум за год я со всем этим справлюсь. Но — нет, к сожалению. Только сейчас мои дети возвращаются ко мне потихоньку. До этого жили с бабушками и папами.
— Третий ребенок общий с мужем?
— Нет, с моим нынешним мужем у нас нет детей. К сожалению, не успели из-за этой котовасии с раком матки. Теперь эта тема закрыта навсегда. Фтизиатры настаивали на том, чтобы после лечения я родила ребенка. Якобы для женщины после такого лечения очень хорошо родить и перезапустить всю женскую и иммунную систему. В общем, организм обнуляется и с новыми силами идет вперед. Я очень хотела ребенка, но… не получилось. А старшие дети от предыдущих супругов.
— Дети знали о состоянии вашего здоровья?
— В какой-то момент в нашем общем семейном чатике я сказала всем: дорогие мои, у меня нашли раковые клетки, скорее всего, у меня рак груди. А потом увидела, что моя старшая дочка в этом же чатике. Я об этом забыла — была в таком состоянии, вообще было не до этого. Быстро удалила сообщения, но Ксюшка уже успела прочитать. И она молчала — затихла, сделала вид, что ничего не знает. А сама гуглила с подружками. 14 лет ей было, это тяжелый переходный возраст, и узнать, что с любимой мамой такое произошло, а мама молчит и ничего не говорит... И тут откуда-то туберкулез взялся. Про него я молчать не могла: всех взяли в оборот, поставили на учет.
Все было очень сложно, но, к счастью, в какой-то момент, когда дети уже подросли, я нашла силы и слова, чтобы правильно все объяснить и не напугать. Но все равно они испуганные дети, они больные дети. Они дети с ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство. — Прим. ред.). Им будет, о чем рассказать своим психиатрам и психологам. Старшей дочке уж точно есть — она пациентка. Это не моя вина, но это мой крест и мой груз.
Но все равно они испуганные дети, они больные дети. Они дети с ПТСР.
Что касается малышонка, тогда он ничего не понял. Когда ему было лет девять, когда он уже немножко соображал, я объяснила ему: мамуля болеет, ты вот ходишь в школу у папы, а у мамы школа далеко, мама живет за городом, ей там лучше. Попыталась объяснить максимально доступными человеческими словами, чтобы ребенок, во-первых, не испугался, а во-вторых, понял, почему мама живет отдельно. И я очень надеюсь, что все будет у нас нормально.
— Что случилось с вашей младшей сестрой?
— Я заболела в 41 год. Она меня младше на два года и тоже заболела в 41 год. Только она заболела саркомой мягких тканей поясницы. К моему великому сожалению, оказалось, она не боец. Для того чтобы вытащить ее из вот этой тяжелой-тяжелой травмы, из этой ямы, мне понадобилось очень много сил. Часто она мою помощь просто не принимала, приходилось ее просто на себе таскать по врачам. Но несмотря на то, что мы ее вывели в ремиссию, она, к сожалению, получила рецидив и не стала бороться. Приняла решение, что больше не будет. В сентябре 2022 года моя сестра умерла от последствий ковида.
С паллиативным статусом работать не получается
— Я знаю, у вас была группа помощи тяжело больным? Действует еще?
— Да, у меня есть группа помощи тяжелобольным людям «Благобазар». Любой, кто хотел помочь подопечным моей группы, выставлял там одежду, обувь, технику — все, что не нужно, и все, что могло бы понадобиться другим, на продажу за свободную цену. Собиралась какая-то сумма в месяц, и я эту сумму распределяла между подопечными. Группу я вела несколько лет, а потом у многих накрылся Facebook (принадлежит компании Meta, запрещенной на территории РФ. — Прим. ред.). Откликов стало очень мало, у людей появились другие запросы, другие проблемы. Даже себе я уже не могу собрать нужную сумму на необходимые обследования, что уж говорить о людях, за которых ручаюсь только я. Поэтому пока группа живет, но не работает.
— Вам удалось вылечиться за счет сборов, как вы сейчас справляетесь?
— Последние два года ситуация со сбором лично у меня просто катастрофическая. Пенсия по инвалидности, и иногда я что-то зарабатываю картинами. С паллиативным статусом работать не получается.
Из-за того что я на морфине и тяжелых обезболивающих, организм буквально отравлен. Нужен курс плазмафереза — это очистка крови специальным аппаратом. Он забирает плазму, очищает от токсинов, антигенов, паразитов и возвращает обратно чистую. Организм становится чистым, свободным и красивым.
Из-за того что я на морфине и тяжелых обезболивающих, организм буквально отравлен.
Практически ежедневно мне нужен противорвотный препарат: три таблетки стоят больше пяти тысяч рублей, мне этой упаковки хватает на три дня.
Моноклональные антитела от мигрени — раньше один укол в месяц оплачивал благотворительный фонд. Сейчас фонд не справляется с потоком заявок. А у меня это не вопрос жизни и смерти, скорее, вопрос качества жизни. В месяц на одно противорвотное нужно 150 тысяч рублей, а за плазмаферез мне выставили счета в 19 тысяч евро...
«Как я все это переживу»
— Вы вынуждены были уйти с радио, я знаю, вы очень любили эту работу?
— С радио мне пришлось уйти. Я очень люблю его, это любовь всей моей жизни. Всю свою жизнь я хотела стать либо оперирующим врачом — хирургом, либо радиожурналисткой. Как начала в 18 лет работать на радио, так до 41 года и проработала.
Сейчас мне уже вернуться некуда. Моя радиостанция, «Мегаполис 89,5 ФМ», закрылась. Я вела «Клубный час» много-много лет. Авторская программа либо выходит, либо нет. Если у тебя эфир, ты должен встать со смертного одра и прийти на свой эфир. Поэтому если ты не можешь сейчас вести свою авторскую программу, значит, ты ее не ведешь вообще. Меня сначала подменяли девочки. Они делали это прекрасно, потом я попробовала выйти, снова попала в больницу, вышла, неделю провела дома — снова в больницу. И поняла, что путь на радио для меня закрыт.
— Чем занимаетесь сейчас? Как вы стали рисовать?
— Рисовать я стала после химии. Честно говоря, я даже не помню, чтобы в школе у меня были уроки рисования. Меня никогда к этому не тянуло, а вот после химии неожиданно захотелось купить холст, краски и начать рисовать. И хоп — написала полотно, и сама обалдела. Я это не развиваю, потому что, мне кажется, это немножко не мое. То есть как истинный художник писать для потомков я не смогу. Это на сегодняшний момент слишком дорого, и у меня нет таких вот сильных страстей на этот счет. Иногда мне приходят заказы, и тогда я пишу с большим удовольствием и с радостью.
— Как вам удалось все это пережить и сохранить любовь к жизни?
— Я дикая оптимистка по жизни. Мое любимое — похихикать. Если я плачу, то очень коротко и с бурным восторгом: прорыдалась, и все. Если хихикаю, то ржу как лошадь. У меня темперамент холерика. Когда все это произошло со мной, я подумала: «Ничего себе, вот это история!» Было даже интересно, каким макаром я из нее выползу. Не было вопросов «Как я буду умирать?» или «Как я буду лечиться?», «Переживу ли я?», был жгучий интерес: как я все это переживу. Было интересно, насколько я сильна.
Все это выяснилось только в ходе болезней. И я очень люблю жизнь, безумно ее люблю! В отличие от многих других, у которых суицидальные мысли присутствовали не только в период пубертата, но и сейчас есть, уже в зрелом возрасте, меня эти мысли не посещали вообще никогда. Я слишком хорошо знаю, насколько тяжело дается жизнь ребенку и насколько легко вообще эту жизнь потерять. Достаточно три дня не пить воды, и ты уже труп.
Я не заигрываю со смертью — ни в коем случае. Наверное, за это время я стала буддистом — понимаю, что снова будет рождение.
Сестра умерла, и я заметила, что мама, мамочка моя, в какой-то момент перестала плакать. Я говорю: мам, наверное, наша Сашка уже у кого-то родилась — ты плакать перестала. Я в это верю, мне очень приятно в это верить.
— Что посоветуете людям, которые узнают о тяжелых или «смертельных» диагнозах?
— Мне было немного сложнее. Тогда не было групп в соцсетях, посвященных онкологии, где ты заходишь и тебя на ручках несут от начала до конца. Могу сказать еще, что действительно смертельных диагнозов, даже в терминальной стадии, сейчас не так уж и много. Я точно могу сказать, что на 90%, может, даже больше, все зависит от настроя.
Я лично видела, как мой друг, после того как от него ушла жена, сказал: «Ну, а зачем мне тогда жить дальше?» У него в течение часа упали все показатели крови до нуля. У него был рак лимфатической системы. Это было все на моих глазах. Мы ее всем миром уговаривали вернуться, он об этом не знал, и уговорили. Она вернулась: показатели крови у него за полтора часа выросли обратно. О чем это говорит? Если человек хочет жить, медицина бессильна.
