«Чтобы освободиться, надо умереть». Как устроена тюремная медицина

Николай сидел дважды, причем оба раза из-за наркотиков — судили по части 2 статьи 228 УК РФ (приобретение, хранение, перевозка, изготовление, переработка без цели сбыта наркотических средств). К моменту первой отсидки (с июня 2013 по июнь 2015) в колонии в Рязанской области у него уже был ВИЧ. Впрочем, по его словам, болезнь себя никак не проявляла до того, как он попал за решетку.

В условиях тюрьмы здоровье начало ухудшаться, в частности начались проблемы с венами. При этом претензий к медицинской помощи в первой колонии у него нет: «Ты болеешь — тебя лечат». Если была необходимость, то приезжали врачи с воли, ставили диагноз и отвечали за дальнейшее лечение. Принимать антиретровирусную терапию Комаров начал за три месяца до освобождения, но когда вышел — бросил, «и так себя хорошо чувствовал».

Второй раз его посадили уже через полгода, в декабре 2015, теперь на дольше — до 2 июня 2019. Николая этапировали в колонию (ИК-12 Рыбинска) в конце 2016 года, где он столкнулся с прямо противоположным подходом к лечению. По его словам, врачи в зону приезжали очень редко, осмотром и лечением заключенных зачастую занимались фельдшеры, которые могут оказывать только первую помощь и ставить предварительные диагнозы. К тому же у ФСИН был всего один врач-инфекционист на всю область. «Она открыто так на суде и заявляет: я не могу каждый день ездить в каждый лагерь, меня физически не хватит, — вспоминает Николай. — Без нее терапию назначают якобы с ее ведома. Я ее спрашивал об этом на суде, она не в курсе».

Вдобавок в этой колонии, как отмечает Комаров, часто отсутствовали даже такие простые лекарства, как зеленка и анальгин, а если и лечили какие-то заболевания, то зачастую неподходящими препаратами. Врачи не объясняли заключенным, почему нет лекарств, просто говорили: «У нас нет, получайте с воли медицинские бандероли». Но не всегда есть кому их отправлять. При этом он отмечает, что в тюрьме много ВИЧ-положительных людей: «В каждом этапе из 5-10 человек всегда есть люди с ВИЧ. В камере могут быть все с ВИЧ, а могут только несколько человек».

В апреле 2019 года ФСИН представила статистику по количеству заключенных с ВИЧ в России: на 1 января 2019 года в учреждениях уголовно-исполнительной системы страны находились 61 417 ВИЧ-положительных. Это порядка 7 % от всех живущих с ВИЧ в России. По цифрам ведомства, среди мужчин-заключенных ВИЧ есть у каждого десятого, среди женщин — у каждой пятой.

Причем необходимое лечение — антиретровирусную терапию — получает лишь каждый второй нуждающийся. Одна из ключевых причин, почему так происходит, — в недостаточном финансировании и несвоевременной поставке препаратов заключенным, из-за чего ведомство с весны 2019 года начало самостоятельно закупать диагностические тест-системы и АРВТ-препараты.

«Перебинтовали, сделали укол и назад»

Практически сразу после того, как он попал в ИК-12, у него началось обострение хронических болезней: «Еще с первого срока у меня проблемы с венами, а сейчас бывает, что вены на ноге лопаются и кровь течет фонтаном. Все как-то само прицепилось, обстановка в колониях не способствует здоровью».

Николай обратился к терапевту, которая сперва ему не доверяла, считала, что с помощью справки от врача он хочет себе облегчить жизнь, но все же положила в стационар. Вскоре его выписали, якобы за нарушение режима, но это стандартная формулировка. Несмотря на то, что кровь из вены на ноге шла еще три раза, в стационар его больше не клали: «Привели, перебинтовали, укол сделали, чтобы остановить кровь, и назад». Впрочем, терапевт убедилась, что Николай не симулянт, и выдала ему справку.

Справка от врача действительно помогает легче переносить условия заключения. Например, больной освобождается от проверок — когда все заключенные строятся на плацу и проходит перекличка. Таких проверок сначала было три в день, потом стало две. «Бывает, стоишь очень долго, и времени на себя не остается, — поясняет Николай. — Весь день выполняешь эти действия, как робот, чтобы не было времени подумать, а надо еще успеть какие-то свои дела сделать, помыться… А на них ты постоянно в напряженном состоянии, конечно, это влияет на здоровье, вылезают болячки». В итоге на проверки Комаров не ходил весь срок, даже когда руководство колонии уже не подписывало справку от врача.

В областную больницу Николая вывезли только в январе 2017 года, причем, по его словам, профиль больницы — психиатрический, к тому же «в нее свозили заключенных со всей России». Под терапевтическое и хирургическое отделения отведен один корпус, а значит, очереди образуются гигантские, при этом, как он утверждает, иногда в хирургическом отделении не было даже зеленки.

До апреля Николай пролежал как раз в хирургии. «Сначала меня привела в порядок начальник отделения — молодая девушка, моя ровесница. Потом она ушла в отпуск, и более опытный врач, бывший военный хирург, сделал операцию на правой ноге», — рассказывает Николай. С левой ногой все было еще хуже, но на ней хотя бы не лопались вены и не кровоточили, поэтому врачи решили отложить ее лечение, объяснив, что «нельзя делать сразу две операции — неизвестно как себя поведет система кровообращения». Пообещали заняться ей через полгода.

Когда Комаров вернулся в колонию в апреле, 70-летняя терапевт, которая выдавала ему справку, умерла. После этого терапевта там не было еще полтора года. Он отмечает: за это время бывало, что люди и умирали, а для установления причин смерти приезжала скорая помощь.

Эффект жалобы

В сентябре 2017 вторичные заболевания стали прогрессировать, тогда Николая снова положили в больницу, на этот раз в терапевтическое отделение. Он говорит, что ему лишь снимали симптомы, давали гормоны, из-за чего случился тромбоз вены. Опять перевели в хирургию.

Тогда мужчина с больничного таксофона позвонил родственникам и попросил оставить жалобу в Минздрав. «Это была моя первая жалоба туда, — говорит Николай. — Откуда я знаю, как меня дальше будут лечить?». Он вспоминает, что, когда его оперировали, на соседней кровати лежал двадцатитрехлетний парень, которого несколько месяцев актировали, то есть освобождали по состоянию здоровья, но не успели. Умер за день до приезда мамы.

Жалоба, впрочем, сработала, по его словам, после нее все «начали бегать», привели и дерматолога, и инфекциониста. Но операцию все же не сделали, аргументировав недавним воспалением.

В колонию Николай вернулся в ноябре 2017. С операцией все еще продолжали тянуть: то не было медикаментов, то не позволяло здоровье. «Когда у меня состояние нормальное — они меня не вывозят. Когда оно ухудшается, вывозят — и не делают операцию. И хоть я уже прихожу в порядок, меня отправляют назад».

Через несколько месяцев, в конце января 2018 года, у Комарова появилась инфекция: температура под 40, заложило уши и нос, ломило кости. Снова положили в стационар, давали гормональные препараты, которые лишь снимают симптомы, но не лечат.

Инфекционист приехала, когда симптомов уже не было, а анализы у заключенного не брали, поэтому врач не смогла поставить стадию заболевания, основываясь только на словах. В больницу не вывозили до тех пор, пока в начале лета не удалось отправить новую жалобу в Минздрав через освобождающегося. При этом проблемы с левой — неоперированной — ногой не проходили, а усиливались. Еще через полгода Николай снова попал в санчасть, он вспоминает, как у молодого тридцатилетнего мужчины лечение затянули до гангрены — ногу пришлось отрезать.

«Мы актируем по своим целям»

Второй раз антиретровирусную терапию Николай начал принимать по назначению инфекциониста, когда лежал в больнице весной 2017 года, от нее у него сильно болел желудок. Из-за побочек он бросил пить лекарства. «Инфекциониста, чтобы поменять схему лечения, мне не предоставили, а просто увезли в колонию», — рассказывает мужчина.

На этом фоне у него резко начали прогрессировать инфекции: «Я задыхался, но меня не клали в санчасть. Ходил на уколы антибиотиков через день — когда физически мог дойти. Не спал по ночам». Другие заключенные видели, что Комарову плохо, и через освобождающихся людей рассказывали об этом родственникам. В итоге написали жалобу в прокуратуру, сам Николай подал ходатайство об актировке.

По его словам, обычно освобождают только умирающих, а сама процедура занимает несколько месяцев. Если освобожденный совершит новое преступление, это вызовет вопросы, а смертность на зоне «как-то сходит с рук». Комаров вспоминает, как лечащий врач в областной больнице говорила ему: «Мы здесь актируем только с какими-либо своими целями и намерениями, а не чтобы освобождать. Чтобы заключенный освободился, он должен умереть, по-другому освобождать мы не будем».

Николай же хотел не столько освобождения, сколько наконец получить полноценное обследование и лечение. И обращения снова сработали: уже в сентябре его в очередной раз вывезли в больницу, сделали анализы, обследовали сосудистый хирург, инфекционист и невролог.

В итоге хирург рекомендовал операцию, добавив устно: «Чем дальше будешь запускать, тем больше будет проблем», а в колонии буквально за месяц с небольшим появился терапевт, которого не было полтора года.

Мужчине удалось получить копии всех бумаг, и ему снова назначили терапию, но это был лишь новый виток проблем.

«Я хочу, чтобы мне отдали мое»

Рекомендованную терапию не дали — не было нужных лекарств. Комаров разговаривал с начальником корпуса терапии и хирургии, написал заявление на главврача филиала больницы. Это был психиатр, но Николай не погружал его в подробности своих заболеваний, а говорил лишь: «Если у вас нет терапии, которая мне нужна, — отправьте на нее запрос». Лекарства были не самые распространенные, которые назначают не всем, но ему подходила именно эта схема.

Заключенному предложили подписать бланк отказа от терапии, но он отказался и оставил неподписанный бланк у себя: «Я не отказываюсь получать лечение, а, наоборот, хочу, чтобы мне отдали мое. А если я откажусь, то просить уже ничего не смогу».

Комаров, имея на руках копии всех осмотров и другие «бумажки», например, снятие с усиленной нормы питания в колонии (хотя она положена ВИЧ-положительным людям), подписанное замначальника санчасти, решил подавать в суд.

Когда Николая вернули из больницы в колонию в ноябре 2018, он продолжил готовить документы для суда: «Я уже даже смирился, что мне ногу не оперируют, — сетует мужчина. — Но про терапию продолжал спрашивать, потому что помню, что может случиться, когда прекращаешь ее пить». После прекращения приема АРВТ может развиться резистентность к препаратам, которые человек употреблял до этого. И при возобновлении лечения подобрать лекарства будет гораздо сложнее, тем более что Николаю и так подходили не все схемы. Тем не менее нужная терапия появилась только в декабре, почти сразу после жалобы в Минздрав.

После этого инцидента заключенный до конца срока в больнице за пределами колонии больше не лежал, а когда становилось хуже, в периоды обострений, его не помещали в стационар в колонии. Более того, начальник санчасти отказывался подписывать рекомендации, назначенные сосудистым хирургом.

С новой терапией становилось легче, благодаря ней больше не было настолько сильных обострений. Николаю поставили третью группу инвалидности. Хирург устно пообещала Николаю, что приедет в январе и организует его выезд в больницу на операцию, но на очередном осмотре заявила: «Как я тебя вывезу, если тебя к нам не отправляют? Сама, что ли?».

«Засуньте его назад в ШИЗО»

Зимой исковое заявление ушло в суд — это требовало предосторожностей, подать иск, находясь в колонии, крайне трудно. Николай вспоминает напряженную атмосферу: «Хоть они меня и обследовали, чтобы я перестал писать жалобы, но в такой ситуации за тобой все равно будут наблюдать». Он объясняет это тем, что другие заключенные видят — у кого-то получилось — и хотят так же. Как итог — начальство старается создавать трудности, цепляться, предвзято относиться, чтобы другим неповадно было.

Заявление с первого раза не приняли, но Комарову удалось отправить необходимые дополнения, суд начался. На первом заседании Николай заявил ходатайство о предоставлении доказательств: «Хоть я и опасался, но подумал, что все равно вариантов нету, зачем тогда все это было затевать?». Доказательства получилось отправить в суд с зоны. Машина заработала.

После начала суда заключенного сразу начали обследовать, возить к специалистам, ставить диагнозы. Но вскоре условия стали ухудшаться — после первого заседания мужчину поместили в штрафной изолятор, ШИЗО. Несмотря на его стадию ВИЧ и состояние здоровья, он провел там почти все оставшееся время заключения, его регулярно наказывали за какие-то проступки на 10—15 суток.

«При попадании в места лишения свободы у Николая был ВИЧ на стадии 3А, а к моменту нашего знакомства у него было 4Б, — комментирует адвокат Мария Эйсмонт, которая подключилась к процессу, узнав о ситуации от Руслана Вахапова, руководителя отделения проекта «Русь сидящая» в Ярославле. — При этом человек безвылазно полтора месяца находится в ШИЗО за то, что якобы у него не по-белому заправлена кровать или найден кусок хлеба на тумбочке. Это даже для здорового человека совершенно несоразмерное какому-то мелкому проступку наказание. Даже если это формально считается нарушением, это не опасные действия, не проявление агрессии к сотрудникам или другим осужденным. Отправлять человека с его стадией ВИЧ в ШИЗО за такие вещи — ни в какие ворота не лезет, честно говоря».

Николай встал с лавки в ШИЗО 19 мая, из вены на прооперированной ноге резко пошла кровь, «залил всю камеру кровью», только после этого мужчину перевели в санчасть. На следующий день он по видеоконференции из санчасти участвовал в заседании суда. Ему оставалось сидеть в ШИЗО еще сутки. «Начальник санчасти орал: „Засуньте его назад в ШИЗО, он сам это все сделал, это не случайность!“» — рассказывает Комаров. Когда он вышел из изолятора 21 мая, уже на следующий день приехала инфекционист и сразу направила его в стационар. Там он и остался до конца срока.

«За эти два месяца на моих глазах его состояние ухудшалось, — добавляет Эйсмонт. — Когда я приехала последний раз, 20 мая, у него было все тело покрыто язвами, и он при этом находился в изоляторе. Это недопустимо».

Пока он сидел в ШИЗО, был еще один неприятный инцидент — из камеры пропали все документы, которые были у него на руках. Впрочем, мужчина подчеркивает, что все помнит и так: все числа, даты, когда и как с ним разговаривали. «Документы, которые являются доказательствами, предоставлены в суд, — отмечает он. — А второстепенные меня не интересуют».

У Николая помимо проблем с желудком и венами плохо видит левый глаз, инфекция «отразилась по всей левой стороне» — левое ухо, «слабенькие боли». Сейчас он проходит обследование в Московском городском центре по борьбе со СПИДом на Соколиной горе. На дальнейшую жизнь каких-то особенных планов не загадывает — надеется, что удастся создать семью, вырастить ребенка.

Мария Эйсмонт (занимается сейчас иском Комарова вместе с юристом Николаем Зборошенко) отмечает, что не слышала ранее о подобных случаях, когда заключенным удавалось бы подавать иски в суд, находясь в колонии. Она объясняет, что жалобы пишут многие, но Николай сам собирал документы для суда и доказательства своей позиции, сам составил иск, который с первого раза не приняли, — он его переделал.

Строить прогнозы насчет успешности этого кейса она также отказывается: «Мы не можем заранее знать исход, но в ЕСПЧ это дело перспективно. Наша задача — не только добиться правды в ЕСПЧ, но и формировать позитивную судебную практику в российских судах»

По поводу суда сам Комаров говорит так: «Зачем им в колонии все это нужно было делать изначально? Я же сам особо на рожон не лез, не просил невозможного. Другим на моих глазах делают то же, что я прошу. А мне говорят, что не могут, просто специально, пока я мучаюсь. Во время прошлого срока я ни одной жалобы не написал. А на втором сроке от их действий мог умереть. Когда видишь, как другие вокруг тебя умирают, то начинаешь действовать».