«Страшно идти на смену»: в каких условиях медики борются за жизни больных коронавирусом

История Люберецкой областной больницы — одна из самых громких в стране, здесь коронавирусом заразились уже шестьдесят сотрудников. Медики утверждают, что им долго не давали средств индивидуальной защиты, а помещения должным образом не дезинфицировали. Сотрудники из отделения неврологии 22 апреля пожаловались на руководство в ФСБ, Следственный комитет и полицию. Мы поговорили с врачом в Люберецкой больнице и узнали ситуацию изнутри.

Ксения Меньчикова, рентгенолог Люберецкой областной больницы

Я рентгенолог, работаю на аппарате КТ. Формально все больные с COVID поступают в инфекционный корпус. Но по факту они попадают и к нам, в том числе и с двусторонней пневмонией. Это только на бумаге мы никак не работаем с коронавирусом.

Мы должны принимать больных с инсультами, которые приезжают по скорой, делать им обследования. Но аппарат КТ один, а стационар большой, поэтому все время кроме скорой мы принимали и хирургию, и травму, и вообще всех, кого могли.

Когда началась эпидемия, появились первые приказы, что нужно фильтровать больных, иначе всех инфицируем. Но у нас нет такой возможности, нет отдельных входов, шлюзов. Вход для всех один. Там же и врачи скорой, и девочки из приемника, а в коридорах вполне могут оказаться люди с вирусом. Здание так построено, что отделение неврологии — продолжение нашего КТ, а мы — продолжение приемного покоя. Все между собой сообщается.

Сейчас поток скорых огромный — иногда по сорок пациентов бывает за сутки. Администрация решила, что до 12 часов дня мы принимаем тех, кто по плану, а с 15 часов — больных из инфекционного отделения. Но карета скорой может приехать в любое время, и ей неважно, в каком режиме мы функционируем. Только неделю назад нам позвонили и сказали, что мы больше не обслуживаем больных «из инфекции». Мы вдруг резко стали «чистым» отделением, а они — «грязным», и возят теперь своих пациентов на КТ в специальную переоборудованную под это поликлинику. Мы же продолжаем «катать» грудные клетки и дальше якобы «чистым» больным, но с пневмониями.

Как это бывает? Например, приходят сотрудники неврологии — которые на карантине — привозят своего больного и сами же врачи говорят: «Что-то я себя не очень хорошо чувствую». Делаем снимок пациенту — двусторонняя полисегментарная пневмония. Они забирают больного и идут дальше работать.

Продолжаем смотреть и своих сотрудников, почти у всех, кому делали КТ, двусторонняя пневмония. По сути, наши сотрудники — сами пациенты инфекционного отделения. Буквально вчера я экстренно приехала на работу — коллегу врача-рентгенолога, ему около шестидесяти, госпитализировали прямо с рабочего места в инфекционное отделение с двусторонней полисегментарной вирусной пневмонией. И это не единственный случай.

Я убеждена, что нас должны были отправить на карантин еще 26 марта, когда к нам попал первый пациент с двусторонней пневмонией, потом его перевели в реанимацию. Был ли у него COVID, мы не знаем до сих пор, нам никто не говорит.

Тогда все были в панике, у нас не было никаких средств защиты: реанимация говорила, что не будет никого принимать без них. Весь средний медперсонал был в ужасе, боялись ехать домой. Делили между собой маски из загашников. Постепенно привыкли, ситуация стала рутинной.

Потом нам дали на двоих с врачом-лаборантом четыре якобы защитных костюма. Совсем тонких. И четыре респиратора с уровнем защиты FFP2, несмотря на то, что по правилам должны быть FFP3. Плюс шестнадцать многоразовых масок. Больше ничего: ни очков, ни бахил.

Из четырех костюмов, которые нам выдали, один уже кто-то вскрыл, и вскрыли два респиратора. Кто это сделал, не знаю, это было не в мою смену. Они так и висят в шкафу, как привидение, их никто не выбрасывает. Что должно быть одноразовым, стало многоразовым.

Мы с лаборантами еще никогда в защите не работали. Возможно, это звучит тупо и странно, но мы сами бережем костюмы на экстраординарный случай. Кажется, все, что было до этого, — еще терпит, а вдруг будет какая-то жесть и они нам пригодятся? Мы же знаем, что если их используем, новых никто не даст. Они есть и с ними спокойнее.

Сейчас работаю с людьми без средств защиты, без маски, без комбинезона, без перчаток. В обычном хирургическом костюме: штаны, кофта, кроксы. Лаборант так же. Маски мне передавали мама и лаборант — свои мы раздали кардиологам еще в самом начале. Новых нам не дали.

Начальство ни разу ничего не пополняло, администрация всегда дает официальный ответ: средств индивидуальной защиты достаточно, и они распределены по каждому отделению.

Когда кто-то из сотрудников заболевает коронавирусом, а такие уже есть, ничего не происходит. У меня за месяц ни разу не взяли тест. А 17 апреля к нам в отделение приходил заведующий, провел у нас полдня, а вечером ему сообщили, что у него коронавирус. Я спросила: что делать дальше? Отделение на карантин? Кто-то приедет и возьмет тест? Мне самой куда-то ехать? Начмед никак не отреагировала, сказала «работать дальше».

У меня самой уже дней десять температура волнообразная. Сделала себе на работе КТ, но легкие чистые, пока. Когда мы узнаем, что кто-то из сотрудников на больничном, а кто-то уже в инфекционном отделении лежит, сами считаем, сколько дней назад они у нас были, — мы же все взаимодействуем между собой.

Совсем страшно только сейчас, когда все начали заболевать. Каждый день приходишь, а тебе говорят: «Такой-то уже в инфекции, а вот этот COVID+».

Пациенты в инфекционном отделении не всегда пожилые. Было несколько случаев, когда люди даже семьями лежали. Например, мать с совершеннолетним сыном, у них за неделю до этого скоропостижно от пневмонии умер отец.

Ксения — единственная из всех, с кем мы общались, согласилась говорить под своим настоящим именем. Парадоксально, но в условиях эпидемии врачи еще меньше готовы общаться с журналистами и рассказывать про свою работу. Боятся начальства и властей, которые неадекватно болезненно относятся к любой появляющейся в СМИ информации, кроме производственно-героических репортажей. Врачам запрещают говорить с журналистами, а все вопросы к ним руководство требует согласовывать в городском департаменте здравоохранения. Даже Кремль высказался о появляющихся в медиа сообщениях про нехватку оборудования и средств защиты: «Министерство здравоохранения региона должно быть главным адресатом этой информации, а не газеты и средства массовой информации», — заявил пресс-секретарь президента РФ Дмитрий Песков. Честно рассказывать про свою работу боятся даже медики, входящие в независимые или оппозиционные профсоюзы. Но порой кто-то из медперсонала все же готов на свой страх и риск рассказать, как все происходит на самом деле.

Ирина (имя изменено по просьбе героини), медсестра многопрофильного стационара в Москве

Все корпуса в нашей больнице после начала эпидемии перепрофилировали под коронавирус. За одну неделю мы выписали всех пациентов, даже тяжелых, им нашли места в других больницах. А дней за пять до открытия заклеили вентиляцию, отмыли больницу, законсервировали ненужные помещения, чтобы они оставались условно «чистыми». С 27 марта начали принимать пациентов с коронавирусом.

Мы были одной из первых больниц, перепрофилированных под COVID-19, после Коммунарки. За день до открытия нам провели инструктажи: как правильно работать с пациентами, как правильно одеваться, что такое шлюз. Сказали, что на одну медсестру будет по тринадцать-четырнадцать пациентов, но практически сразу их стало гораздо больше: сейчас на каждую по тридцать-тридцать пять человек.

С эпидемией работы стало в несколько раз больше обычного. От мелочей: подать воды (пациентам запрещено выходить из палат), поднести еду (буфетчицы не могут входить в палаты к инфицированным), до наших обычных обязанностей: таблетки, уколы. Сейчас людям дают много антибиотиков внутривенно, по несколько раз в день, минимум три раза, а у кого-то доходит до пяти. Врачи физически не успевают вести круглосуточный мониторинг их состояния, и это тоже на нас ложится.

В сравнении с остальной Россией у нас нет проблем с защитными средствами. Но защитные костюмы не всегда бывают такими хорошими, как показывают по телевизору. Иногда выдают тонкие, как одноразовые халатики, которые очень быстро рвутся. У меня в таком порвался рукав через час после начала работы, пришлось заклеивать пластырем. Кроме того, в отличие от хороших, с плотными резинками, эти скатываются с голени или запястий, приходится их все время поправлять. Но чаще всего хороших костюмов и респираторов хватает.

У медсестер смена длится 24 часа. Кто-то работает сутки-трое, кто-то сутки-двое. Я и так и так. Почти все мои смены прошли с одним перерывом — в какой-то момент надо физически выйти, хотя бы на сорок минут, подышать, поесть, попить.

В больницу стараемся приходить заранее, чуть раньше 8 утра. В шлюзе — это много помещений с раздевалками, столовой для сотрудников, туалетами и душем — с утра огромные очереди за костюмами. Так что только к 8:15—8:30 оказываемся в «грязной» зоне.

Дальше все зависит от того, сколько людей на смене: стараются ставить больше медсестер, но до сих пор бывает по две на суточную смену. Это ужас.

Мы исполняем назначения врачей, ставим капельницы, отвозим людей на рентген, КТ, кого-то в реанимацию. Параллельно раздаем таблетки, ухаживаем за пациентами. Уколы утренние, дневные, вечерние. Выписка: каждого надо сопроводить, выводим по одному через «чистый лифт». С 22 часов до 5-6 утра новые поступления. С 5 утра начинаем брать кровь. Свободные места не остаются ни на сутки.

На первых сменах было очень тяжело. Когда сказали, сколько пар перчаток надо надевать, у меня даже была паника. Как в них работать? Две пары мы надеваем внизу, в шлюзе, третья обычная — сменная. Но сейчас уже привыкла, хотя до сих пор в таком количестве перчаток не всегда получается с первого раза попасть в вену.

В защитном костюме работать трудно, жарко, он же защитный, не вентилируется. Но можно потерпеть. Больше всего дискомфорта от респиратора. Они бывают разные, все зависит от фирмы, в некоторых дико жарко, все запотевает. Кожа под ним портится. Очки мы обрабатываем специальным спреем, но они все равно запотевают. У меня это происходит под утро, когда надо брать кровь. Ходишь как в тумане, приходится подстраиваться, поворачивать голову под определенным углом, чтобы хоть что-то видеть.

Возможности сходить в туалет нет. К тому же работаешь на таком адреналине, что просто не хочется. Про памперсы были разговоры, но ни у одного врача за месяц я их не видела.

В больнице сейчас больше девятисот подтвержденных случаев коронавируса, понятно, что все пациенты не поместятся на один этаж — там около ста двадцати мест. Соответственно, они раскиданы по всей больнице.

Пациентов с COVID лечат антибиотиками, дают Калетру в таблетках и Плаквенил (гидроксихлорохин). Антибиотики очень разные, но почти у всех идет азитромицин в комбинации с каким-то другим. Я читала исследование, что азитромицин обладает синергетическим действием с гидроксихлорохином.

В «грязной» зоне палаты на два-три человека. То есть это одна большая палата на пятерых, поделенная на две комнаты, такой полубокс. В каждом полубоксе отдельный душ и туалет. С началом эпидемии в палатах появились очистители воздуха, подвесные антисептики. Они нужны, чтобы мы обрабатывали перчатки между пациентами, но и больные сами ими пользуются. Заклеены кондиционер и вентиляция.

Персонала, рук и сил, конечно, не хватает. Я читала китайский протокол, там написано, что все врачи и медперсонал должны работать в «грязной» зоне не больше четырех часов и менять экипировку. Это красиво, но нереально. Еще интересный вопрос для врачей про возможность изолироваться от родственников. У меня нет такой возможности, иначе я буду всю зарплату тратить на съем квартиры. Государство нам не обеспечило такой возможности. Так что большинство моих коллег, у кого нет свободной квартиры или каких-то запасов денег, богатых родственников, живут со своими семьями.

Каждый раз идти на смену страшно — не знаю, как она пройдет и в каком я буду состоянии, многие заканчиваются слезами от бессилия. Понятно, что после того как не ел, не пил, долго не спал, будешь плакать. А еще страшно за родственников, что могу заразить. Все что я хочу, чтобы это все поскорее закончилось.

Судя по тому, что нам рассказывали московские врачи, в столице все неплохо с оборудованием и оснащением больниц. Причем существенно лучше даже в сравнении с ближайшим Подмосковьем. Но работать в условиях эпидемии в любом случае крайне тяжело, не только младшему и среднему медицинскому персоналу, но и врачам. Именно медики, столь часто критикуемые или просто невидимые, стали главными героями года.

Игорь (имя изменено по просьбе героя), анестезиолог-реаниматолог в крупной московской больнице

До эпидемии я был плановым анестезиологом, но сейчас работаю именно реаниматологом. Анестезиолог и реаниматолог — это единая специальность, но чаще всего мы работаем по какой-то одной, редко когда врач совмещает обе. С начала апреля нашу больницу тоже перепрофилировали под коронавирусный стационар.

Моя задача — ведение больных в тяжелом состоянии, компенсация жизненно важных функций, стабилизация и улучшение их состояния. Например, если страдает дыхательная функция, то может быть классическая искусственная вентиляция легких, неинвазивная — когда к лицу плотно прилегает маска со шлангами, подключенными к аппарату, он помогает человеку вдыхать. Могут быть и другие дисфункции, обостряться хронические заболевания, например, почечная или сердечно-сосудистая недостаточность. Этим тоже занимаемся мы.

Из-за эпидемии работа стала более нервной. Обычно пациенты поступают по плану, срочных или экстренных операций не бывает. Если у человека есть хронические проблемы, то сначала разбираются с ними и только потом делают операцию. А сейчас большое количество тяжелых пациентов, и нам приходится адаптироваться.

Разделение на чистые и грязные зоны, меры безопасности, дезинфекция, неудобные средства защиты, когда на тебе костюм, две пары перчаток, врезающиеся очки, респиратор. Все это весьма непривычно. Кроме того, логистика — она еще только налаживается. И пока основная сложность именно с ней.

Мы работаем в стандартной защите: костюм, вы его, наверное, видели, белый с синими лентами, заклейками и капюшоном. Плюс защитные очки, респиратор, поверх можно надевать обычную хирургическую маску, две пары перчаток, бахилы.

Я слышал, что некоторые вещи могут быть в дефиците, но на практике с таким не сталкивался, нас снабжают в достаточном количестве. Аппаратов ИВЛ в центре и до эпидемии было достаточно, а с ее началом завезли дополнительные. Если будут экстренные ситуации с непрогнозируемым ростом больных, то можем использовать для искусственной вентиляции легких современные аппараты для проведения наркоза — у них аналогичные функции, там можно настраивать параметры и режимы вентиляции.

Работать в выматывающем режиме, сутками и без сна нам, в принципе, привычно и знакомо, но в защитном костюме очень неудобно. Через несколько часов начинаешь замечать, как защита врезается в щеки, глаза, переносицу. Лямки тянут, резинки респиратора врезаются в кожу голову. Когда много работы, на боль можешь не обращать внимания, но это добавляет усталости. Чем тяжелее условия работы, тем быстрее устаешь. Но от этого никуда не деться, иначе все слягут. О комфорте речь уже не идет, важно защититься, чтобы помочь людям.

Я не эксперт, и у нас не так много опыта работы с этой инфекцией, но у данного коронавируса есть особенности в течении и прогнозе заболевания — ухудшение может происходить внезапно, в отличие от обычной пневмонии. Кроме того, часто бывает так, что мы получаем одну признанную Минздравом или международными организациями рекомендацию, но через какое-то время все корректируется, меняется. И срочно приходится перестраиваться.

Чаще всего нашими пациентами оказываются люди старшего возраста, им больше шестидесяти или семидесяти лет. У них серьезные хронические заболевания сердечно-сосудистой системы, сахарный диабет, у многих избыточная масса тела. Но не нужно думать, что все остальные защищены и в безопасности. Бывают и пациенты намного моложе и совсем худые. Болезнь может коснуться абсолютного любого человека, разного возраста.

Отделение выглядит сейчас так: есть шлюз — в нем помогают переодеться в защитные средства — он выглядит как отдельный тамбур с несколькими дверьми. Дальше коридор, он ведет непосредственно в «грязную» зону, где находятся пациенты, их личные предметы. Есть специальная маркировка: красные стрелочки ведут в грязную зону, зеленые — в чистую.

Наше отделение осталось таким же, просто стало относиться к «грязной» зоне. Но теперь есть шлюзы, сразу из коридора не зайдешь. Реанимационные залы на несколько коек, у каждой кровати мониторы, аппараты ИВЛ.

Думаю, любой человек, который находится в реанимации, подавлен. Во-первых, постоянно не один, во-вторых, в реанимации, как правило, находятся без одежды — это нарушение интимности, вторжение в личное пространство. В-третьих, практически всегда горит свет, поспать, отдохнуть довольно сложно. Людям в тяжелых состояниях может быть страшно, им делают неприятные процедуры. Разговариваем, успокаиваем, объясняем ситуацию, подбадриваем.

Пациенты с коронавирусом в тяжелом состоянии выглядят точно так же, как и все с дыхательной недостаточностью. Трудно дышать, им не хватает воздуха, снижаются показатели насыщения крови кислородом. Но так бывает и при обычных пневмониях, и при других ситуациях. На глаз человека с коронавирусом не отличить.

У меня есть несколько знакомых, которые живут в гостинице, а не дома. Наверное, они ближе к работе, чтобы можно было приехать с работы и упасть, выспаться. И, конечно, не хотят контактировать с близкими. Я живу один, поэтому нет необходимости изолироваться. Тем более последний тест был отрицательным.

Иногда бывает морально тяжело из-за нагнетающейся истерии, неизвестности, темных пятен и в плане развития самой эпидемии, и в плане особенностей вируса, подходов к лечению. Никто пока ни в чем не уверен. Мы понимает, что все это быстро не закончится и будет продолжаться довольно долго. Работаем по ситуации, делаем все, что в наших силах, но не знаем, как далеко это зайдет.