Вспомнить, как обниматься. Сможет ли человечество восстановить рухнувшие социальные связи?

Когда в XVII веке Англию охватила бубонная чума, Исаак Ньютон сбежал из Кембриджа, где учился, и укрылся в доме семьи в Линкольншире. Ньютоны жили в просторном жилище, у них был свой сад со множеством фруктовых деревьев. В эти тревожные времена, выпав из обычной жизни, вдали от социальных раздражителей Ньютон обратил внимание на одно единственное яблоко, падающее с дерева. Это яблоко показалось ему более удивительным, чем все увиденные до этого. Так чума подарила нам гравитацию. Кстати, а что вам принесла нынешняя пандемия?

Неопределенность и кортизол

Так или иначе, мы все задаемся этим вопросом. Пандемия неизбежно изменила каждого из нас, неважно, заболели мы, переехали, лишились близких или работы, завели котенка или развелись, больше ели или занимались спортом, дольше принимали душ по утрам или стали каждый день носить одно и то же. Но как именно? И когда у нас будут ответы на эти вопросы? Потому что, разумеется, придет время, когда мы сможем подвести итог и увидеть в колонке «кредит» нечто большее, чем лишние седые волосы, килограммы или котенок. Хотя котенок — это скорее плюс. Каким окажется психологическое воздействие пандемии? Изменит ли она нас навсегда?

«Люди говорят о возвращении к нормальности, но я не думаю, что это произойдет», — считает автор книги «Эпидемии и общество: от Черной смерти до наших дней» Френд Сноуден, изучающий историю пандемий в Йеле вот уже сорок лет. Весной этого года, когда его телефон разрывался от звонков людей, желавших узнать, может ли история помочь пролить свет на COVID-19, ему пришлось столкнуться с объектом своих исследований в реальной жизни. Он заразился коронавирусом.

Сноуден считает, что COVID-19 не был случайным злом. Все пандемии «воздействуют на общество через особые уязвимые места, которые возникли из-за отношения людей к окружающей среде, другим природным видам и друг другу», — объясняет он. У каждой пандемии свои особенности, и эта — отчасти, как и бубонная чума, — влияет на психическое здоровье. Сноуден считает, что нас ждет вторая пандемия, идущая «по следам первой пандемии COVID-19… психологическая пандемия».

Ифа О’Донован — доцент на кафедре психиатрии в Институте нейробиологии им. Вейля в Калифорнии, специализирующаяся на травме. Она согласна со Сноуденом. «Нам приходится иметь дело с огромной неуверенностью, — говорит О’Донован. — Происходят чудовищные вещи, они продолжат происходить, и мы не знаем, кого и когда они коснутся, и это очень тяжело и физически, и морально».

По ее словам, эти переживания оставляют след в организме человека. Когда люди ощущают абстрактную или реальную угрозу, возникает биологическая стрессовая реакция. Кортизол мобилизует глюкозу. Запускается иммунная система, повышая уровень воспаления. А оно влияет на работу мозга, делая людей более чувствительными к угрозам и менее отзывчивыми к поощрениям.

По сути, это означает, что ваша иммунная система может активироваться, когда вы услышали, что кто-то рядом закашлялся, или увидели защитную маску, или из-за изобилия цвета, который Pantone, конечно, должен переименовать в «хирургический голубой», или когда навстречу вам идет незнакомец, или даже, как выяснила О’Донован, когда во время созвона в Zoom с подругой вы увидели у нее за спиной человека без маски. А так как правительственные меры, как отмечает О’Донован, расплывчаты и изменчивы, «человеку приходится постоянно делать выбор. Неопределенность достигает невероятной силы».

Уникальные особенности COVID-19 усиливают это чувство неуверенности. Болезнь «куда сложнее, чем все думали вначале», — отмечает Сноуден. Это своего рода враг-оборотень. Для кого-то это легочное заболевание, для кого-то желудочно-кишечное, у кого-то оно может вызвать бред и спутанность сознания, у кого-то приводит к продолжительным побочным последствиям, а некоторые переносят его бессимптомно. Многие из нас так и не узнают, что переболели, и незнание вызывает постоянную подозрительность. Списки симптомов скорее вызывают вопросы, чем рассеивают страхи. Можно ли считать усталость слабостью? В какой момент кашель становится затяжным?

О’Донован вздыхает, ее голос звучит устало. Сейчас непростые времена для исследователя угроз человечеству, и вся ее жизнь посвящена работе. Она считает, что реакция человеческого организма на неопределенность, как и его способность мобилизоваться перед лицом опасности, «прекрасна». Но ее беспокоит тот факт, что наш организм не приспособлен к частым и затяжным угрозам. «Хроническая иммунная стимуляция в долгосрочной перспективе может быть вредна. Она ускоряет биологическое старение и повышает риски сопутствующих старению заболеваний», — говорит О’Донован.

В повседневной жизни неуверенность проявляется в бесчисленных мелочах, пока мы пытаемся приспособиться к условиям кризиса в отсутствие обычных ориентиров — школы, семьи, друзей, рутины и ритуалов.

Нет никакой новой нормальности — только растущая разобщенность. Даже простой вопрос «как дела?» теперь отягощается невысказанным «вы не заразны?». На него редко дают прямолинейный ответ, вероятно, вы услышите детальный отчет о загадочном случае высокой температуры в прошлом феврале.

Отверженные

Томас Диксон, изучающий историю эмоций в Лондонском университете Королевы Марии, рассказывает, что с началом пандемии он перестал писать в электронных письмах фразу: «Надеюсь, это письмо встретит вас в добром здравии».

Поиск места в кафе или автобусе и другие «социальные танцы», как их называет психотерапевт Филиппа Перри, не просто исчезли, забрав с собой возможность испытать чувство принадлежности, но были заменены танцами отчужденности. Перри говорит, что именно поэтому она скучает по очередям в магазине Pret a Manger. «Мы все ждали, когда сможем заплатить за сэндвичи, чтобы вернуться с ними на работу. Это была своего рода групповая деятельность, хотя я и не знала других людей в группе».

Очереди во время пандемии, напротив, выглядят неестественно. Это группы людей, отдаленных на равное расстояние друг от друга, следующих по указателям. Дальнейшее отчуждение усугубляется, когда пешеход делает шаг в кювет, чтобы обойти вас, а курьер, с которым вы хотели поздороваться, шарахается от вас, едва вы открыли дверь.

По словам Перри, осознание причины, по которой мы отталкиваем друг друга, не приносит никакого утешения. Чувство отверженности сохраняется.

Слово «заражение» (англ. contagion) произошло от латинского «соприкасаться с». Неудивительно, что в пандемию демонизируются социальные прикосновения. Но какой ценой? Нейробиологи Франсис Макглон и Мерл Фэйрхерст изучают нервные волокна, которые называются С-тактильными афферентами. Они сосредоточены в труднодоступных местах, таких как спина и плечи. Благодаря им, социальные прикосновения преобразуются в сложную систему вознаграждения, поэтому, когда нас гладят, прикасаются к нам, обнимают, похлопывают по плечу, вырабатывается окситоцин, снижая частоту сердцебиения и подавляя производство кортизола. «Эти тонкие настройки, — объясняет Макглон, — помогают вам сохранить ровное настроение».

«Я наблюдаю за изменениями поведения во время пандемии, и повсюду не хватает именно этого сигнала — касаний! И хотя некоторые люди, особенно те, кто оказался в изоляции с маленькими детьми, получают, возможно, даже слишком много прикосновений, другие их лишены. Фэйрхерст изучает данные, собранные на основе большого опроса, который они с Макглон запустили в мае. Она выяснила, что больше всего рискуют ухудшением эмоционального состояния из-за недостатка прикосновений молодые люди. «Возраст — важный показатель одиночества и депрессии», — говорит она. Утрата прикосновений активирует «факторы, которые способствуют депрессии, — печаль, низкий уровень энергии, вялость».

«Нас как будто не существует», — говорит Перри. Маски делают нас почти обезличенными. Дезинфекция рук создает физическое препятствие. Фэйрхерст считает, что эти меры сродни такому барьеру, как незнание языка. Перри — не единственная, кто предпочитает сегодня носить «обезличенную одежду», такую как пижамы и спортивные костюмы. По-своему ношение одной и той же одежды превращает всю одежду в рабочую. Она отражает наше утомление и словно становится еще одним его слоем.

Расчеловечивание

Чувство расчеловечивания усугубляют культурные потери. Эрик Кларк, преподаватель Вадхемского колледжа в Кэмбридже, который исследует психологию музыки, во время первого локдауна организовывал уличные концерты в своем районе. Они стали его «спасательным кругом», но он скучает по живым концертам. «В итоге я чувствую, будто деградирую, мое эстетическое я разрушается, — говорит он. — Я перестал так радоваться миру вокруг меня, как в те дни, когда мог прийти и послушать музыку». Уличные концерты, как и уличные аплодисменты, прекратились месяцы назад. Теперь «мы все — словно рис в пакетике для варки, закрытые от мира в своего рода пластиковой упаковке».

Мало какой элемент COVID-19 дегуманизировал людей сильнее, чем то, как он заставил нас переживать смерть. Личности стали превращаться в единицы, составляющие длинное и постоянно растущее число. Но умирающие были приговорены к одиночеству еще до того, как превратились в статистику. «Они буквально обезличены», — говорит Сноуден. Он потерял во время пандемии сестру: «Я не виделся с ней, и она не виделась со своей семьей… Это разрывает связи и отчуждает людей».

Некоторое время пандемия заставляла людей чувствовать себя так, словно эти пластиковые обертки, о которых говорит Кларк, неким образом делают их сильнее. Например, люди публиковали видео на YouTube, где показывали самодельные пластиковые «занавески для объятий», через которые можно было обнимать своих любимых. «Если вы знакомы с литературой о катастрофах, вы знаете, что, после того как вы совершаете альтруистичные поступки на благо общества, вы испытываете чувство общности вашей судьбы, — рассказывает Джон Друри, профессор университета Сассекса, который специализируется на психологии толпы. — Но это чувство невозможно удержать».

А теперь к обезличенности прибавилось еще и обостренное чувство индивидуализма — опасная комбинация, заставляющая ощущать себя в большей степени индивидом, и в меньшей — личностью. «Мы больше не можем, как раньше, утверждать, что справимся вместе», — говорит Кларк.

Усиление индивидуализма заметно и на международном, и на политическом уровне, в частности, когда Дональд Трамп заявил о выходе США из Всемирной организации здравоохранения. В том, как он называл COVID-19 «уханьским вирусом» или «кунг-флю», страх перед чужаками — который подкрепляют пандемии — сочетался с расизмом. От Великобритании до Германии и в США возросла доля преступлений на почве ненависти в отношении представителей азиатских сообществ.

Что с этим можно поделать и что вы, наверное, уже сделали — это обратиться к компенсаторному поведению. В Шотландии, например, доля смертей, связанных со злоупотреблением веществами, выросла на треть. Организация British Liver Trust сообщила, что на ее горячую линию стали звонить на 500 % чаще, а по всему миру вырос уровень насилия в семье. Но даже крошечное изменение привычек в лучшую сторону может стать крайне полезным.

Фэйрхерст, например, чаще пользуется парфюмом и более тщательно моет волосы. Таким образом она напрямую стимулирует свои С-тактильные афферентные нейроны. По данным ее исследований, «люди, которые менее одиноки, больше ухаживают за собой». Сноуден благополучно пережил свою изоляцию, отчасти благодаря Zoom-группе школьных друзей, которые встречаются онлайн каждую неделю, несмотря на то, что до этого 56 лет не могли собраться вместе. Диксон занимается рисованием с детьми. Друри — «очень организованный человек», который раньше гулял, только если ему было что-то нужно, теперь гуляет «ради эмоционального и душевного здоровья».

«Мы уже переживали пандемии, и мы все еще тут», — отмечает Фэйрхерст. Адаптироваться — значит, выжить. Следует отдать должное человеческому роду и по достоинству оценить даже самые незначительные попытки приспособиться.

ПТСР и другие последствия

Так изменит ли нас пандемия в долгосрочной перспективе? О’Донован, работающая в Сан-Франциско, которая годами изучала посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР), уверена, что COVID-19 приведет к росту числа таких диагнозов. Также, возможно, COVID-19 приведет и к изменению критериев постановки диагноза ПТСР. Известно, что от 20 % до 30 % людей, которые попадают в палату интенсивной терапии, позже испытывают ПТСР. Но как быть с теми, кто теперь боится за свою жизнь в ситуациях, которые всегда казались безобидными? Например, в продуктовом магазине или общественном транспорте? Может ли безудержный кашель незнакомца вызвать ПТСР? Известны люди, которые вылечились от атипичной пневмонии в 2003 году и до сих пор лечатся от ПТСР — более чем десять лет спустя. «Нам предстоит много работы», — говорит О’Донован.

Вполне возможно, что страх перед COVID-19 переживет худшую часть самой пандемии. Друри полагает, что люди легко переучатся вести себя в толпе. Более серьезный вопрос — как долго они еще будут бояться толпы. Когда после теракта в Лондоне 2005 года степень террористической угрозы снизилась, люди вернулись к своим привычным маршрутам, отмечает он. Но этим летом, когда британское правительство стало поощрять массовое возвращение людей на работу, многие сопротивлялись: «Они полагали, что опасность не миновала». В дальнейшем пандемия будет зависеть от того, насколько безопасно будут себя ощущать люди. И чем сильнее будет в этот период «системное воспаление», вызванное стрессом, тем острее люди будут реагировать на социальные угрозы.

Неудивительно, что для Томаса Диксона, специалиста по эмоциям, пандемия «сродни мировой войне» по своим эмоциональным последствиям. «Мы столкнемся, я полагаю, с глобальным кризисом. Будет много страданий, неравенства и бедности. Это мировое событие с серьезными эмоциональными последствиями, и мне кажется, что в такие тяжелые времена эмоциональный репертуар людей изменяется», — говорит он. Он также считает, что пандемия и ее последствия могут привести к формированию «более сдержанного и устойчивого эмоционального стиля».

Сноуден отмечает, что «в этой уникально скверной и мрачной обстановке есть своя положительная сторона. Возможно, в результате мы трансформируем систему здравоохранения таким образом, чтобы она уделяла необходимое внимание как психологическому, так и физическому здоровью. Может быть, [пандемия] поможет нам вспомнить, для чего нужна медицина».

Увидеть новые возможности

Возможно, как сад Ньютона, пандемия даст нам шанс увидеть старые знакомые вещи в новом свете. Кажется маловероятным, что каждый человек, который день за днем проводил время на работе, продолжит жить так же после вакцинации. Во многих городах ожидаются изменения в проектировании трасс и ограничениях на движение автомобилей. Концепция «пятнадцатиминутного города» Карлоса Морено набирает популярность от Парижа до Буэнос-Айреса. В конце XIX века в больницах Англии начали устанавливать телефоны, чтобы люди со скарлатиной могли пообщаться с близкими, и эта мера прижилась. Во время коронавируса FaceTime и Zoom точно так же предлагали нам искать утешение в общении на расстоянии. Хотя теперь, когда некоторые встречи снова начали проводиться офлайн, Zoom больше не помогает нам в организации переговоров и не напоминает имена людей, так что, возможно, некоторым навыкам общения придется учиться заново.

«Мы можем использовать эту пандемию как гальванизирующую силу», — считает Александр Вайт из Университета Джона Хопкинса. Он полагает, что в США должны принять закон о всеобщем здравоохранении для предупреждения наиболее негативных последствий неравенства, а также минимизировать экономическое, социальное неравенство в здравоохранении. «Условия для этой возможности на лицо», — считает ученый.

Может быть, в этом все дело — нам нужно рассматривать эти времена как окно новых возможностей. Проблем будет много, последствия будут болезненными. Но возникает шанс на немыслимые ранее перемены не только в структуре общества, но и на меньшем уровне — личном, частном. Мы провели долгие месяцы наедине с собой в тесных квартирах. Мы обратим внимание на простые вещи, которые раньше воспринимали как должное, мы оценим простые радости, которые помогали нам выживать, пусть это был всего лишь вкус свежего сезонного яблока. И в какой-то степени мы лучше узнаем сами себя.