Матвею 30 лет, он родился в Волгограде, отучился на автомеханика, по профессии работать не пошел — трудился в основном на заводе.
— В тюрьму я попал из-за продажи наркотиков, мне тогда было 19 лет, и я довольно плотно сидел на них. Следствие шло в процессе лечения — когда я проходил курс реабилитации. Мне туда предложили поехать родные, стандартная программа «12 шагов». Мне сразу сказали, что после терапии я поеду в тюрьму. Так и вышло. Я отсидел три с половиной года.
О диагнозе ВИЧ я узнал в СИЗО, мне уже исполнилось 20 лет: там берут анализы у всех, кто к ним поступает. Первый раз мне даже не сказали, на что берут анализы. Когда ко мне пришли повторно и сказали, что берут кровь на ВИЧ, я уже понял — что-то не так. Только через месяц уже в тюрьме меня вызвали в санчасть и сообщили о статусе. Это не было для меня каким-то шоком, я даже не удивился. Я, в принципе, не до конца осознавал, что происходит, потому что больше переживал о предстоящем сроке.
Из-за моего статуса в тюрьме у меня была особая «диета»: каждый день мне давали кусочек сливочного масла. В принципе, это все. У меня за весь срок анализы брали только два раза. В первый раз — удачно, а по поводу второго мне сказали, что моя кровь не доехала и превратилась в сгусток. Видимо, свернулась в процессе доставки.
Однажды я спросил, какая у меня вирусная нагрузка, но мне точно не ответили, сказали только, что в пределах нормы. То есть у меня не было никакой возможности узнать, что вообще у меня в организме происходит. Про необходимость следить за этим показателем я узнал сам из интернета.
Я периодически требовал отправить меня в лечебно-исправительное учреждение, но это игнорировалось. Даже когда я заболел пневмонией, меня не отправили в больницу. Я думал писать жалобы, но у нас всем рулили «блатные», и они были против этого. Меня бы начали давить — либо «блатные», либо администрация: штрафной изолятор и тому подобные вещи. «Блатные» получали неприкосновенность от надзирателей, возможность устанавливать свои порядки, если заключенные не жаловались и не дрались, не делали того, что могло бы не понравиться надзирателям. Я все равно периодически поднимал тему терапии и пытался общаться с администрацией, но безрезультатно.
Кооперироваться с другими заключенными с положительным ВИЧ-статусом, чтобы отстаивать свои права, я не пробовал. Им, в общем-то, было безразлично. Они тоже были наркоманами: в тюрьме были и наркотики, и алкоголь. Я тоже тогда употреблял.
Я в целом был готов к тому, что три с половиной года буду без таблеток. У меня было представление, что первые годы у меня есть некое «окно», когда с иммунитетом еще все в порядке, я успею освободиться и начать терапию. Но в тюрьме таблетки получить так и не удалось: ни мне, ни другим заключенным.
У нас был парнишка с генерализованной лимфаденопатией, у него было воспаление лимфоузлов по всему организму — осложнение такое, что лимфоузлы у него прямо были видны. Даже его не отправили в больницу. У него был срок десять лет, не знаю даже, дожил ли он до его конца. Был парень с онкологией, он тоже не проходил лечение. Его положили в больницу только уже на какой-то поздней стадии, где он и умер. И то он остался в тюремной больнице, хотя в таких случаях положена городская. Раз в год к нам приезжала флюорография, и в стационар отправляли только тех, у кого был туберкулез.
Когда я освободился, то встал на учет в наш волгоградский Центр СПИДа. У меня тогда был уровень клеток CD4 на уровне 400, поэтому они приняли решение не назначать мне терапию. Сказали, что для назначения уровень должен упасть до 350. Каждые три месяца я ездил к ним и сдавал анализы, но терапию мне назначили только в 2017 году, когда у меня было 197 клеток и нагрузка около 800 тысяч. Мне назначили зидовудин, ламивудин и эфавиренз. Эта терапия мне долго не подходила, как выяснилось позже, была постоянная аллергия на зидовудин и эфавиренз. Потом ее поменяли на ставудин и что-то еще, уже точно не помню. Вирусная нагрузка у меня почти сразу стала неопределяемой.
В 2017 году я решил, что мне не стоит оставаться в Волгограде, надо поменять социальный круг — и после реабилитации я уехал. Из последней реабилитационной клиники я фактически сбежал: выломал окно и ушел в сторону Москвы. Там могли и к кровати привязать, и избить. У меня в Москве родственники живут, поэтому была возможность какое-то время побыть у них. В то время я много сидел на различных форумах, узнавал, как получать терапию, если ты находишься в другом городе. Мне там посоветовали сделать регистрацию в Подмосковье. Потом я поехал в МОНИКИ, и меня без проблем поставили на учет. Я почти сразу начал получать терапию, и препараты дали гораздо лучше. Мне сказали, что если я сделаю московскую регистрацию, то на Соколиной Горе меня, скорее всего, пошлют. Я законно сделал постоянную регистрацию, и проблема пропала.
Сейчас у меня все хорошо, единственное — я сам иногда перестаю принимать таблетки из-за рецидивов. В 2019 году у меня был рецидив с наркотиками, который закончился только в этом году, — я начал пить препараты нерегулярно. Вирусная нагрузка у меня тогда подскакивала, и я очень испугался, что могу «набить» себе резистентность, поэтому постарался поскорее вернуться к нормальному режиму.
Сейчас я в поисках работы. Параллельно учусь на тестировщика и хожу в группу анонимных наркоманов. В планах добиться какой-то устойчивой ремиссии и уже дальше отталкиваться от этого.
В российских тюрьмах находятся около 450 тысяч человек, у 50 тысяч из них есть ВИЧ, заявила 25 ноября представитель ведомства Татьяна Баранкина на VII Всероссийском форуме для специалистов по профилактике и лечению ВИЧ/СПИДа в Москве.
По официальным данным ФСИН и Федерального научно-методического центра по борьбе со СПИДом, число заключенных, получающих АРТ, превышает общее число заключенных с ВИЧ. Так, на конец 2020 года в местах лишения свободы терапию получали 53 515 человек при общем количестве заключенных с ВИЧ 52 529 человек.
О масштабных перебоях в получении АРТ в тюрьмах СМИ писали еще в 2015 году. Тогда жалобы поступили сразу из десяти регионов России. До этого информации о ВИЧ-инфицированных заключенных не было вовсе. Проблема остается актуальной и сейчас. Несмотря на недостаток открытых данных по теме, в интернете регулярно публикуются истории людей с ВИЧ, которые едва не погибли в заключении. Моральную компенсацию по закону при этом получают единицы.
Коллаж: Анна Лукьянова
