«Ощущение безысходности». Как россияне уезжают заграницу ради заместительной терапии

Первый заместитель директора ФСИН Анатолий Рудый 19 сентября на специальном заседании Совета по правам человека при президенте РФ высказался в поддержку опиоидной заместительной терапии (ОЗТ) по борьбе с наркоманией. Он стал первым из представителей российской власти, кто поддержал принятый почти во всех странах мира (кроме Узбекистана, Туркменистана и России) метод снижения вреда и профилактики ВИЧ среди потребителей инъекционных наркотиков. Ранее МИД РФ и экспертное сообщество, связанное с наркологией, выступали категорически против этой терапии, считая ее «навязанной» Западом и неэффективной в устранении зависимости. По данным Всемирной организации здравоохранения, ОЗТ практикуют в 65 странах. В России она запрещена.

Рудый предложил официально и бесплатно выдавать необходимые препараты наркозависимым в аптеках, чтобы они «не воровали у своего соседа, у родителей». Также он добавил, что с рынком наркотиков «можно бороться только рынком». Заместительная терапия предусматривает выдачу наркопотребителям метадона и бупренорфина строго под наблюдением врача. Основное преимущество такого лечения для пациентов заключается в стабилизации их жизни и возможности заботиться о своем здоровье. Кроме того, программа заметно снижает наркотрафик и уровень преступности в целом.

СПИД.ЦЕНТР нашел россиян, уехавших за границу ради получения заместительной терапии, и узнал, как изменилась их жизнь благодаря ОЗТ и с какими трудностями они столкнулись.

Кирилл, 33 года (попросил называть его этим именем)

Второй месяц на заместительной терапии

На героин я перешел по глупости в молодости. Посмотрел «На игле» (Trainspotting) и романтизировал наркотики. Начинал баловаться травкой, потом другими наркотиками. Было представление, что человеку творческому красиво быть немного обдолбанным. Увлечение дошло до того, что как-то с другом решили попробовать героин. И потом было тяжело слезть. Но я старался с умом подходить к этому, не терял голову и пришел к тому, что надо лечиться. А друг недавно умер. Если бы в России была разрешена заместительная терапия, он бы, наверное, остался жив.

На самом деле, получить [заместительную] терапию за границей чрезвычайно сложно, и такое удалось, наверное, лишь единицам. Мне повезло: у меня был контракт в Германии, когда я там снимал кино. По рабочей визе пошел в местный центр для наркозависимых. Мне прописали метадон.

Я встал на заместительную терапию и начал нормально ходить на работу. Никто даже не замечал, что я от чего-то лечусь. Потом вернулся в Россию, начались опять съемки и суматоха. Постепенно мне становилось все хуже и хуже — мечтал снова вернуться на терапию, чтобы хоть как-то вновь почувствовать себя человеком.

У меня появился план «побега». В России я подделал документы, что якобы должен получать бупренорфин — похожее на метадон вещество. Поехал в маленький городок в одну европейскую страну (герой попросил скрыть название страны) и показал там документы. Так как они не в курсе, что бупренорфин у нас запрещен, то меня легко поставили на заместительную терапию, и я стал резидентом страны для официального лечения.

Я считаю, что не столько вредны сами наркотики, сколько отношение нашего правительства к наркозависимым и сама борьба с нами, [наркопотребителями]. Если представить, что вдруг у диабетиков отобрали инсулин и сказали, что это запрещено, то они, конечно, будут его доставать нелегальным образом — на улице, тем самым только ухудшая свое здоровье.

Я понял, что в Европе даже отношение к наркозависимым более человечное, когда увидел комнаты для инъекций и бесплатные мобильные наборы со стерильными предметами для укола. После двух недель терапии я понял, что снова стал человеком с нормальными желаниями. За два месяца терапии поправился на шесть килограммов, начал строить планы, например, хочу уехать учиться заграницу. Поэтому сейчас и вернулся в Россию, чтобы получить студенческую визу на учебу в стране, где получаю ОЗТ.

До начала лечения я чувствовал, что никак не могу достичь какой-то ремиссии. У меня было ощущение безысходности: либо тюрьма, либо смерть.

В России же вместо заместительной терапии дают препараты, которые тебя сильно затормаживают, такие как нейролептики или различные психотропные препараты. Они не помогают, а только увеличивают процент вероятности срыва. Наши врачи считают, что раз человек хочет принимать наркотики, то это патологическая тяга, а значит, она связана с шизофренией, и надо давать нейролептики. На самом деле у больного просто мало причин для радости или мало гормона счастья, а нейролептики это блокируют, лишь ухудшая состояние.

Думаю, что остальным [наркопотребителям] надо переезжать в Португалию: там самые лояльные программы для иностранцев и адекватное отношение к наркозависимым, насколько я знаю.

Когда я был во Франции, еще до работы в Германии, проходил мимо госпиталя. Там была дверь, куда по очереди заходили люди и выходили с пустыми флаконами. Я подошел к одному мужчине, выбрасывающему пузырь, и спросил, что это такое. Он рассказал, как раньше был наркозависимым, а когда наркотики стали проблемой, записался на заместительную терапию и начал спокойно работать, иногда посещая психолога. Он выглядел как обычный работяга. А наш главный нарколог Евгений Брюн сказал, что от метадона люди становятся идиотами. Но нет даже научной литературы, доказывающей его слова.

Ирина (имя изменено по просьбе героя), 60 лет

Два года на заместительной терапии

Последние десять лет я была соцработником в общественной организации и помогала сопровождать больных наркоманией и ВИЧ-положительных. Я отношу себя к этой группе, поэтому проблема важна и для меня. А наше общество не понимает этой проблемы [наркопотребления], поэтому изгнанники [наркозависимые] попадают в тюрьму из-за своего диагноза. Нам говорят, что с наркоманией государство борется, а на самом деле эта «борьба» носит несколько извращенный характер — разрушение судеб в заключении.

Моя же борьба началась с того, что в городе, где я жила, меня решили подставить и посадить в тюрьму. Полиция знала, что я боролась за права людей, употребляющих наркотики, в судах наравне с адвокатом. Это возможно по ходатайству подсудимого. Удавалось оправдывать подсудимых, снимать срок пострадавшим от провокаций правоохранительных органов. В последнее время добивалась замены наказания лечением.

Полиция решила бороться и со мной излюбленным методом — провокацией. Моего друга сделали агентом, который постоянно звонил и требовал помочь достать небольшую дозу героина, очень маленький объем на один раз. Я купила нам на двоих и предложила пойти вместе употребить, а он забрал все себе и ушел. Я думала, что у него проблемы и ломка, не подозревала, что он был в сговоре с полицией.

Через пару дней ко мне пришли домой полицейские и отвезли в участок. В отделении меня начали обвинять в сбыте наркотиков. Я написала заявление, что просто помогала человеку, а не занималась продажей. И друг, и полицейские знали, что у меня дома нет наркотиков. Отпустили домой до последующих разбирательств.

Мне грозило от десяти лет тюрьмы из-за того, что в купленной дозе присутствовала незаметная часть карфентанила, о которой я не знала. Когда уже оставалось несколько дней до рассмотрения дела прокурором и повестки в суд, я не собиралась в свои 58 лет бодаться с системой и доказывать свою невиновность, а уехала в Германию и попросила убежища.

У меня не получилось доказать, что меня преследует государство, так как на меня повесили уголовную статью. Однако оставили в стране по гуманитарным обстоятельствам — из-за проблем со здоровьем и отсутствия возможности лечиться в России. Я ждала этого решения комиссии четыре месяца, но сейчас некоторые ждут и намного дольше из-за притока беженцев.

Чтобы попасть на заместительную терапию в Германии, сначала берут анализ крови, а затем назначают принимать одну таблетку в день. Системе здравоохранения выгоднее давать одну пилюлю в день, которая не вызывает даже эйфории, а просто убирает ломку и боли. Также это дает возможность спокойно социализироваться и снижает риск инфицирования ВИЧ. В Германии по статистике лишь 3 % инфицируются ВИЧ через инъекции.

Во время терапии я поправилась с 42 килограммов до 60. Пропало желание куда-то бежать, искать наркотики, а хочется просто жить своей жизнью, даже на душе спокойнее стало.

Здесь отношение к наркозависимым, как к обычным больным, которым можно и нужно помогать. В России же нас наказывают за наше прошлое. Говорят, что мы заслужили свои беды и не должны требовать помощи от государства.

Легализация [наркотиков] — это удар по наркомафии, по теневому капиталу, который хорошо кем-то прикрыт сверху. А иначе откуда такое неприятие к научно обоснованным и апробированным программам заместительной терапии, принятым в 65 странах?

Чем больше запрещают наркотики, чем строже за них наказывают и преследуют, тем дороже они стоят. И, кстати, доказано, что к проблемному употреблению различных веществ склонны шесть человек из ста. Остальные не будут зависимыми. А запреты прививают любопытство. Это же всегда некий элемент риска и непокорности.

Алексей Курманаевский, 37 лет

Год на заместительной терапии

Я переехал в Израиль, так как у моей жены еврейские корни. Мы смогли это доказать в посольстве и переехали сюда на ПМЖ.

Я пошел в израильский центр реабилитации, чтобы посмотреть, как все устроено. Меня встретили очень радушно, попросили медкнижку, но так как у меня ее не было, я попытался подтвердить свою наркозависимость устно. Мне, на удивление, поверили на слово и отправили к врачу поговорить и получить направление.

Еще предложили сдать анализы на гепатит. После того как обнаруживают, что ты болен, выписывают дорогие таблетки, которые сам покупаешь. А через некоторое время государство за счет медицинской страховки возвращает тебе деньги обратно. У нас в России, к сожалению, бесплатно так качественно не лечат. Вместо этого дают устаревшие препараты, которые намного дешевле и имеют много неприятных побочных эффектов. В реабилитационном центре я начал ходить к русскому врачу Виктории. Она с удивлением узнала, что в России заместительная терапия запрещена.

Перед началом приема ОЗТ надо сдать кучу анализов и ЭКГ, чтобы избежать рисков употребления таблеток.

Я поинтересовался, можно ли мне зачать ребенка с женой. На родине врачи поголовно на меня кричали, что этого делать совершенно нельзя, ибо ничего хорошего не выйдет. Виктория ответила, что у нас с женой нет никаких причин все откладывать, потому что выписываемые лекарства ОЗТ дадут спокойно зачать здорового ребенка. Выйдя из кабинета, у меня появились слезы — я просто не понимал, как такое возможно и как мне повезло. Я смогу стать нормальным человеком и отцом.

Мне предложили два государственных центра на выбор. Также сказали, что могу ходить в частную клинику, где будет дороже, но я буду более свободным в плане посещения и сам смогу покупать лекарства. В платных нет социального сопровождения.

Конечно, государственная поддержка мне показалась более выгодной: из медстраховки платишь только за обслуживание, а препарат — бесплатный. Однако цена будет зависеть от частоты посещения. Сначала, первый месяц, приходишь два раза в неделю, а потом — по результатам теста. Если медики видят, что ты больше не употреблял, начинаешь ходить всего раз в неделю, к тому же цена лечения снижается в два раза. Если переводить в доллары, то где-то в 50 долларов в месяц мне это все обходится.

Еще интересный момент: соцработники узнают, какой у тебя доход, работаешь или нет, снимаешь ли квартиру. Если у человека нет заработка, то ему выписывают денежное пособие на посещение реабилитационного центра. Также ВИЧ-положительным или больным гепатитом выписывают пособия по инвалидности.

В центре у меня был еще один русский нарколог, как-то мы с ним разговаривали про ОЗТ в России. Он рассказал, что раньше тоже был приверженцем drug free терапии (без заместительной). Но когда он приехал сюда и начал работать, стал изучать документы и статистику, понял, что заместительная терапия действительно улучшает здоровье. Более 30 % пациентов выходят из программы через какое-то время, а 70 % адаптируются к нормальной жизни уже в течение года. Его отношение к терапии изменилось, благодаря даже простому наблюдению за людьми, которые стоят в очереди за лекарством. Некоторые приезжают на собственной машине в офисной одежде перед работой — нет никакого намека на то, что эти люди хоть раз пробовали героин.

Если есть проблемы с трудоустройством, то центры помогают найти работу и направляют на курсы иврита. Сейчас мне центр предложил ходить на учебные курсы по получении квалификации, но у меня уже есть работа, и я отказался.

В Израиле твое прошлое не преследует тебя в настоящем — врачи не ставят тебя на учет, как в России, ведь это врачебная тайна.

Также медики придумали, как лечить человека с помощью ОЗТ, но не провоцировать его на инъекцию препарата шприцем. Новички терапии порой думают, что можно растворить таблетку и вколоть ее для большей эйфории. Но таблетки специально делают в таких формах, которые невозможно использовать внутривенно.

Если же мне надо уехать за пределы страны, то могу попросить в центре набор таблеток на все время отсутствия. Мне выдают документы, которые подтвердят болезнь и лечение на таможне в любой другой стране. И все это делается очень быстро и без очередей.

В лечении могут отказать, если не будешь платить, но опять-таки это будет поводом для больного обратиться в министерство страхования и получить пособие по безработице или инвалидности.

Чтобы попасть на ОЗТ не как гражданин Израиля, можно устроиться сюда на работу, тогда работодатель сделает медстраховку, в которую входит терапия.

Также можно попробовать попросить убежища, как и в любой цивилизованной стране, если у тебя нет доступа к какому-то лечению или притесняет государство.

Для того чтобы туристу получить лечение, для начала нужно оформить туристическую страховку, например, в турфирме в стране выезда. В Израиле предоставляете назначения на терапию или на необходимые лекарства, и тогда они могут вас оформить на программу для туриста за 300 долларов в месяц. Возможно, для получения такого направления россиянину надо уехать в другую ближайшую страну, где терапия не запрещена.