Сифилис, холера и проказа — эпидемии, навсегда изменившие мир

Сегодня СПИД.ЦЕНТР рассказывает о других вошедших в историю массовых убийцах — холере, сифилисе, проказе и гриппе-«испанке». Ученые, изучающие влияние болезней и развития медицины на ход мировой истории, отмечают, что эпидемиологические бедствия накатывали на человечество практически равномерными волнами. Эпохи одних болезней сменялись эпохами других. Как в свое время великая Черная смерть стала сдавать позиции под натиском других эпидемий — английской потливой горячки, сифилиса и тифа, так и сама она однажды вытеснила со сцены мировой истории другую напасть — самую страшную болезнь Высокого Средневековья (периода с XI по XIV век), которую столетия спустя назовут болезнью Хансена в честь Герхарда Армауэра Хансена, норвежского врача-бактериолога, в 1873 году открывшего Mycobacterium leprae — возбудителя лепры, или проказы, как называли ее современники.

Средневековая болезнь тела и души

И хотя возбудитель лепры известен нам с конца XIX века, а пути распространения болезни и механизмы ее влияния на человеческий организм досконально изучены, точное число жертв этой напасти не поддается определению. В отличие от бубонной чумы, чей «урожай» можно посчитать, сравнив демографические данные до начала вспышек и после, с проказой все немного сложнее. В период ее буйства — с XI по XIV век, вплоть до прихода чумы — прокаженными далеко не всегда называли людей, инфицированных бациллой лепры, да и продолжительность жизни страдавшего проказой могла быть немаленькой при должном уходе. Но если не только носители Mycobacterium leprae назывались прокаженными, то кто же еще? Ответ прост: те, кого подвергли «прокажению» Католическая церковь или местное сообщество. Проще говоря, было два способа стать прокаженным: инфицироваться лепрой или быть прилюдно названным таковым.

Однако уже к середине XIV века, ко времени начала Великой чумы, эпидемии проказы на большей территории Европы сходят на нет, а к XV веку вспышки ее практически перестают упоминаться в летописях, хотя в скандинавских странах, особенно в Норвегии и Дании, лепра продолжила существовать в течение еще нескольких веков. Что же до окончательной победы над этой болезнью, как то произошло, например, с натуральной оспой, то до нее еще очень далеко. Проказа существует до сих пор, в основном в странах с жарким климатом — в Тропической Африке, Индии, Латинской Америке: будущий команданте Че, тогда еще молодой врач Эрнесто Гевара, работал в одном из многочисленных лепрозориев, что нашло отражение в его «Дневнике мотоциклиста».

Лепра поражает, помимо периферической нервной системы, в основном кожные покровы, однако несмотря на ужасающий внешний вид, эта болезнь далеко не всегда приводит к летальному исходу, да и для заражения простого прикосновения к инфицированному недостаточно. Об этом врачам стало известно уже к середине XIV века, однако на протяжении веков проказа внушала ужас и отвращение, а стигматизацию, которой подвергались прокаженные, можно сравнить с дискриминацией людей, больных СПИДом, в 80-е годы прошедшего века, в период его открытия.

В эпоху Высокого Средневековья, в пик заболеваемости лепрой, человек, отмеченный проказой, изгонялся из общества: ему запрещалось посещать церковь и публичные места, прикасаться к людям, если изолировать прокаженного совсем не представлялось возможным, ему надлежало возвещать о своем приходе трещеткой или колокольчиками. Человек, инфицированный проказой, именовался проклятым и нечистым, и до появления лепрозориев, в которых бремя ухода за больными стали брать на себя в основном монахи, жизнь прокаженного была поистине невыносимой, а без ухода и достаточного пропитания длилась порою весьма недолго.

При этом болезнь воспринималась как кара за грехи, чему способствовала Католическая церковь, насаждавшая подобное мнение в собственных интересах, ведь страх перед заболеванием, автоматически означавшим социальную смерть, — неплохой рычаг управления, если не сказать манипуляции. На протяжении всего Средневековья проказа считалась прежде всего болезнью души, происходящей от разврата и безбожия, а потом уже тела. Неудивительно, что зачастую прокаженными объявлялись люди, не имевшие к проказе отношения, но бывшие неугодными церковным или даже светским властям. Человек, объявленный прокаженным, изгонялся из общества, лишался прав, а его имущество зачастую конфисковывалось.

Одним из аргументов церкви были упоминания проказы в Библии. Это, с одной стороны, говорит о том, что лепра была известна человечеству с древнейших, доисторических времен, а с другой стороны — что проказой могли именоваться многие другие болезни, поражающие кожные покровы. Ужасные изъеденные лица прокаженных — это результат жизнедеятельности микобактерий, разлагаясь, они могут вызывать разрушение носа и его перегородок, гниение заживо и отмирание фаланг пальцев. При этом заражение происходит при вдыхании выделений из носа и рта прокаженного, а также при очень тесном и довольно длительном кожном контакте.

К тому же современные ученые предполагают, что у большинства здоровых людей достаточно крепкий иммунитет против лепры, а для заражения требуется предрасположенность — генетическая либо ослабленный другими болезнями и недоеданием организм. Вот почему многие люди, ухаживавшие за больными, не заражались сами, как это происходило, например, с рыцарями Ордена Святого Лазаря, чьей миссией было содержание лепрозориев в Палестине в XI — XII веках. От имени их святого покровителя происходит слово «лазарет», а прокаженные рыцари ордена, участвовавшие в боях с Саладином после падения Иерусалима, наводили ужас на врага одним своим видом.

И хотя контагиозность проказы была не столь высока, как у чумы или оспы, именно она заслужила название божьей кары и ассоциировалась с проклятием за грехи, несколько веков спустя такую же стигму и социальное порицание получит другая заразная болезнь — сифилис.

Болезнь, достойная поэмы

Впервые слово «сифилис» употребил в своей медицинской поэме «Syphilis sive Morbus Gallicus» итальянский врач Джироламо Фракасторо в 1530 году, однако в обиход это название вошло лишь к концу XVIII века. А до той поры во всех странах Европы эту болезнь именовали по-разному: неаполитанской, итальянской, испанской, французской и польской, а в Англии и вовсе длительное время употребляли наименование «Великая парша» (Great pox) по аналогии с «малой паршой» («smallpox») — оспой. Не было единого мнения и в отношении того, откуда сифилис вообще взялся.

Считается, что первая серьезная вспышка этой болезни произошла в войсках французского короля Карла VIII (отсюда название «французская болезнь») во время осады Неаполя (отсюда — «неаполитанская») зимой 1494—1495 годов. После снятия осады и роспуска наемной армии болезнь распространилась по всей Европе. Уже к первой половине XVI века сифилис господствовал от Скандинавии до Северной Африки, а также в России, Индии и Китае. В том, что это был один и тот же недуг, нет практически никаких сомнений, так как врачи довольно быстро, уже во второй половине 1490-х, выделили болезнь, еще не имевшую тогда единого названия, в особую нозологическую единицу, научившись отличать ее от других.

Многие современники первых вспышек связывали появление сифилиса в Европе с открытием Америки Колумбом, ведь и то, и другое произошло примерно одновременно: якобы дурную болезнь привезли матросы Колумба и пленные индейцы, вывезенные им из Нового Света. Однако уже тогда эта теория подвергалась сомнению, а в XXI веке была окончательно опровергнута. Археологические изыскания и исследования скелетов, захороненных около 1320 года, говорят о том, что европейцы уже болели врожденными формами сифилиса более чем за 170 лет до открытия Америки.

Сифилис долгое время оставался фигурой загадочной не сцене мировой истории болезней, да и по сей день сохраняет тайну, откуда же он все-таки взялся, всегда ли он был в Европе и почему приобрел характер эпидемии именно в это время. Возбудитель же болезни — бактерия Spirochaeta pallida — была открыта немецкими микробиологами лишь в 1905 году, а до этих времен врачи терялись в догадках даже относительно того, что является главной причиной недуга.

В отличие от проказы, которой болели по большей части бедняки, чьи организмы были ослаблены недоеданием, физическим истощением и другими болезнями, и чумы, от которой на этапе угасания эпидемии тоже умирали уже в основном самые слабые, сифилис косил всех без разбора, в том числе аристократов, интеллектуалов, духовенство и даже правителей европейских держав.

Так, историк медицины Фредерик Картрайт полагал, что именно сифилис во многом определил ход английской и русской политической истории, так как в буйствах короля Генриха VIII, а также в грозном нраве и последующем «безумии» царя Ивана IV Грозного видел проявления расстройств рассудка, вызванных застарелой формой сифилиса. Единственное, что очень скоро перестало вызывать сомнения у современников европейской эпидемии сифилиса, — его основной путь передачи, так как ранние стадии этой заразной болезни отмечались одним главным симптомом — мягким шанкром, локализующимся в области гениталий.

Это наблюдение породило основную социальную особенность сифилиса — общественное порицание, к  XVI веку достигшее апогея: разносчиков «болезни распутников» начали всерьез преследовать — тех, кого считали проститутками, сифилитиками и «венериками», стремились изолировать, поместить в больницы или заставить жить в особых кварталах, вдали от почтенных семейств, юного поколения и благодетельных дев и матрон. Однако болезнь настигала и их, несмотря на все меры общественного контроля.

Сифилис повлиял даже на моду, развернув костюмы и манеры в сторону целомудрия — дамские декольте стали сходить на нет, из мужского образа пропал популярный до того гульфик, акцент с гениталий и женской груди стал смещаться к лицу — появились широкие воротники, более затейливые головные уборы. Примерно на это же время приходит расцвет пуританства, пропагандирующего скромность и вводящего в моду блеклые и темные цвета. Мир, переживший несколько волн чумы и английского пота, воспринимавшихся как божий гнев, и столкнувшийся с карой небесной за грехи и распутство — повсеместным сифилисом, обратился с мольбами и покаянием к богу. Таким образом, несколько веков высококонтагиозных эпидемий не в последнюю очередь повлияли на расцвет протестантских движений.

Что касается медицинского ответа на эпидемию сифилиса, то до появления антибиотиков эта болезнь оставалась неизлечимой, а несчастные сифилитики подвергались врачами-современниками едва ли не более опасным, чем сам сифилис, формам лечения, включая мази и притирки на основе ртути. Самыми безобидными, но при этом абсолютно бесполезными были паровые ванны, настои из коры гуайякового дерева и другие народные средства, привезенные из Америки в надежде, что «болезнь Нового Света» можно вылечить целебными растениями этого же Нового Света.

Первым эффективным, однако весьма рискованным до-пенициллиновым лечением сифилиса стало намеренное заражение малярией. Дело в том, что бледная трепонема погибает при высокой температуре, которая характерна для малярии. Маляриятерапия для лечения сифилиса и нейросифилиса впервые была применена в 1917 году Юлиусом Вагнер-Яуреггом, впоследствии Нобелевским лауреатом, и использовалась вплоть до 1950-х. А с конца XV века и до этого времени все, что могли предложить своим пациентам врачи, — это общеукрепляющее лечение, совет воздерживаться от половых контактов, дабы не передавать инфекцию дальше, и искусственные носы, которыми прикрывали провалы на лице, образующиеся на поздних стадиях болезни.

И хотя сифилис не был столь скоротечным, как чума или английский пот, и далеко не всегда становился причиной смерти своих носителей, эпидемия сифилиса стала одним из общемировых бедствий, изменивших мир и внесших вклад в отношение к интимной близости как к чему-то «грязному».

Семь смертельных волн

XIX век, несмотря на достижения медицины и успехи в борьбе со многими болезнями, оказался морально не готов к семи пандемиям холеры, обрушившимся на мир одна за другой. Причем первую крупную «вылазку» Синей смерти (названной так по аналогии с Черной смертью — чумой — из-за синюшности кожных покровов заболевших) европейцы могли наблюдать и даже проанализировать, благодаря присутствию в Индии (эндемической для холерного вибриона местности) британских колониальных войск. Однако чрезмерная уверенность в собственном прогрессе и шовинизм сыграли с западной цивилизацией злую шутку.

Первая пандемия началась в 1817 году, когда холера шагнула за пределы уже привыкшей к ней Индии и в скором времени достигла Индонезии, Китая и Филиппин, отбушевала в британском Форте Уильямсе и распространилась почти по всей Бенгалии. И даже тот факт, что в оказавшихся на ее пути колониальных войсках маркиза Гастингса погиб почти каждый третий британский солдат (три тысячи человек личного состава из десяти тысяч), не заставил европейцев насторожиться. Так как, достигнув Египта и пройдясь по Персии, недуг остановился в Астрахани, Западный мир уверился в мысли, что холера — местный, чисто индийский недуг, которого не стоит бояться Европе.

Однако получившая 16 сентября 1817 года свое название — Cholera morbus — болезнь очень скоро пришла в Европу и не покидала ее в течение последующих почти ста лет, выкашивая людей тысячами и не делая различий между европейцами и азиатами, мужчинами и женщинами, молодыми и старыми, бедными и богатыми. И хотя демографические последствия холерных эпидемий на Западе не шли ни в какое сравнение с количеством жертв чумы, сама симптоматика болезни и ужас смерти — такой постыдной и некрасивой, в собственных фекалиях и рвоте — заставили холеру врезаться в память человечества едва ли не глубже Великого мора. А изменения в обществе, повлеченные столетием эпидемий, заставили историка медицины Чарльза Розенберга окрестить в своих трудах холеру XIX века мощным «инструментом социального и экономического анализа».

Точные датировки семи холерных пандемий — вопрос и поныне дискуссионный, однако в одном большинство историков сходятся: второй, на этот раз удачный, поход на Европу болезнь начала в 1827 году.

Из дельты Ганга холера отправилась в Пенджаб, оттуда в Персию, где в тот момент стояли русские войска, и на берега Каспийского моря. Летом 1829 года холера уже была в Оренбурге, а через год добралась до Москвы и Харькова, к началу 1831 года вместе с русскими войсками вошла в Польшу, оттуда перебралась в Болгарию и распространилась на всю Европу, а также Турцию. Летом того же года эпидемия вспыхнула в Берлине и Вене, уже осенью — в Гамбурге, а оттуда перекинулась на Британские острова. Весной 1832 года Синяя смерть вступила в Париж, где всего за 18 дней от нее погибли более 7000 человек. Уже к лету того же года холера пересекла океан и достигла Канады и США, в странах Латинской Америки она была в 1833, а в Италии наблюдалась дольше всего — вплоть до 1835 года, хотя во всем остальном мире пошла на спад уже в 1834.

По сравнению с потерями среди индийского населения, которого холера почти ежегодно забирала более чем по миллиону человек, европейцы потеряли в первой пандемии не так много людей, но, отступая, болезнь неизменно возвращалась вновь и вновь еще как минимум пять раз, в результате три поколения родились, выросли и умерли в эпоху, которую современники справедливо могли называть эпохой Синей смерти.

И хотя медицину XIX века уже можно было по праву назвать научной медициной, холера заставила человечество вновь почувствовать себя беспомощным, а врачей — усомниться в собственных знаниях. Доктора были бессильны, не имея представления ни о причинах болезни, ни о способах ее распространения, ни о характере лечения. Самым популярным способом борьбы с недугом стало вливание солевого раствора, что, безусловно, имело смысл, учитывая колоссальное обезвоживание организма из-за непрекращающихся диареи и рвоты, но никак не спасало от новых случаев инфицирования.

Сегодня мы знаем, что холеру вызывает холерный вибрион, Vibrio cholera, обитающий в теплых стоячих водах и вырабатывающий в теле жертвы особые токсины, которые и отравляют организм. Передача происходит преимущественно фекально-оральным способом от человека человеку, а первичное заражение — через употребление несвежей воды, содержащей возбудителя инфекции. Смерть, как правило, наступает от шока в результате обезвоживания. В XIX веке летальный исход составлял до 50 % случаев.

Холера повлекла за собой целый ряд социальных, политических и культурных изменений. Вслед за европейскими революциями и восстаниями 1830-х годов по Европе прокатилась волна холерных бунтов — от Петербурга до Будапешта. Каждый раз во время особо острых вспышек народ начинал искать виноватых, все подозревали всех, как обычно, доставалось евреям, властям и нищим. Холерные эпидемии конца 1840-х годов совпали с началом санитарных реформ в Великобритании, бытует мнение, что во многом холера их и подтолкнула. Именно благодаря этим реформам мы сегодня знаем имя Флоренс Найтингел, выдающейся медицинской сестры и уважаемого гигиениста.

После революционных волнений в Париже и Берлине 1848 года осенью в эти города пришла холера, что дало реакционерам козырь — революцию стали называть заразой, а холеру — революционной инфекцией. Однако, на самом деле, холеру по Европе чаще всего разносили не революционеры, а армии. К концу XIX века, когда холерный вибрион был открыт уже целых два раза (в 1854 и 1883 годах), а гигиена наконец-то начала достигать необходимого для сдерживания эпидемий уровня, смертельные волны холеры стали сходить на нет. Но XX век ознаменовался появлением другого загадочного массового убийцы, и на сцену он вышел, что примечательно, под канонаду военных пушек.

Смертельная инфлюэнца

В феврале 1918 года, во время кровавых боев Первой мировой, сотрясавших соседнюю Францию, в испанском городке Сан-Себастьян был в разгаре туристический сезон. Внезапно город посетила довольно странная инфлюэнца. Она длилась всего дня по три и заканчивалась выздоровлением, побеспокоив заболевшего довольно высокой температурой, мигренью и ломотой во всем теле. Что в ней было необычного, так это ее массовый характер — заболевал каждый, кто имел хотя бы мимолетный контакт с уже страдающим от «трехдневной лихоманки», как ее вскоре прозвали в войсках, до которой она очень быстро добралась. Причем мгновенно заражались не только старики, дети и люди с ослабленным здоровьем, но и молодые крепкие мужчины, многие из которых до этого в принципе никогда не болели простудами.

Вскоре недомогание прокатилось по всей Испании, где уже через пару месяцев насчитывалось 8 миллионов заболевших, включая короля Альфонсо XIII, а вслед за ней и по всему миру. В Мадриде перестали ходить трамваи, а треть города слегла практически разом. В марте грипп гулял по рядам 15-й американской кавалерийской бригады, переброшенной в Европу. Болезнь довольно быстро ударила по воюющей Франции, пересекла пролив и проявила себя в Британии, где также коснулась монаршей особы — лихорадка уложила в постель короля Георга V. Летом недуг добрался до Китая и Японии, а во всем мире болезнь получила наименование испанского гриппа или попросту «испанки». При этом гриппозным поветрием оказались не затронуты Канада, Латинская Америка и большая часть Африки.  

«Испанка» внесла свои коррективы даже в театр военных действий: целые батальоны не могли передвигаться, не говоря уже о том, чтобы предпринимать какие-либо боевые операции, а «великий флот» короля Георга три недели не мог выйти в море. Однако трехдневной лихорадкой и недельным недомоганием после нее болезнь, увы, не ограничилась. Вскоре наступил второй этап эпидемии. Осенью того же года «испанка» вернулась и была столь же заразной, что и весной, но на этот раз она несла смерть и атаковала уже весь мир, не пощадив никого.

В течение нескольких дней, а иногда и часов легкие заболевших наполнялись кровавой пенистой жидкостью, и они умирали в агонии. Эпидемия испанского гриппа унесла почти 100 миллионов жизней. Перед этим массовым убийцей спасовала даже Черная смерть. Для сравнения: в ходе военных действий Первой мировой войны было убито чуть меньше 9,5 миллионов человек, на фронтах Второй мировой погибло около 20 миллионов. Смертельная инфлюэнца унесла больше жизней, чем чума и бои обеих мировых войн вместе взятые. Она также обусловила переворот в медицинском знании своего времени.

До эпидемии «испанки» считалось, что грипп вызывает бактерия Hemophilus influenza, открытая в 1892 году Фридрихом Иоганном Пфайфером и именовавшаяся в его честь «бациллой Пфайфера». И только после массовых смертей во время эпидемии испанского гриппа и опасных опытов на добровольцах стало понятно, что возбудителем гриппа является вирус. Однако медицинский детектив с элементами триллера о поисках коварного вируса, повинного в миллионах страшных смертей, — это отдельная история, которую мы обязательно расскажем вам совсем скоро.