Мишель Казачкин: «России не удастся положить конец эпидемии»

В соответствии с целями UNAIDS, чтобы человечество сумело взять под контроль эпидемию ВИЧ-инфекции, к 2020 году 90 % ВИЧ-позитивных людей во всем мире должны знать о своем статусе, 90 % из них должны получать антиретровирусную терапию, и 90 % из тех, кто находится на лечении, должны иметь неопределяемую вирусную нагрузку.

Программа по достижению этих показателей получила в свое время название «90-90-90». Уже через полтора года страны, взявшие на себя обязательства достичь заветных параметров, должны будут отчитаться перед мировым сообществом о проделанной ими работе. В России охват лечением в 2018 году составил лишь 42,4 %, число человек, живущих с вирусом и имеющих неопределяемый уровень нагрузки, еще меньше — всего 34,3 %.

В кулуарах конференции IAS 2019, совсем недавно завершившейся в столице Мексики, корреспондент сайта СПИД.ЦЕНТР поговорил о том, почему России так и не удалось выполнить взятые ею обязательства в срок, с легендарным французским врачом русского происхождения, исследователем, дипломатом и правозащитником, бывшим директором Глобального фонда и одним из крупнейших специалистов в области ВИЧ/СПИДа — профессором Мишелем Казачкиным.

— В 2016 году вы были в России, встречались с министром здравоохранения Российской Федерации Вероникой Скворцовой и оказались очень довольны беседой. Каково ваше мнение о политике относительно ВИЧ/СПИДа теперь, по прошествии почти трех лет?

— В июне 2016 года я действительно посетил Россию в рамках крупной миссии и имел достаточно много серьезных разговоров в неофициальном формате со Скворцовой и многими другими.

У вас тогда только вышла новая государственная стратегия противодействия распространению ВИЧ-инфекции, которая в целом оправдывала мое впечатление: на бумаге там практически все было прекрасно, если это реализовать. Но теперь, три года спустя, я вижу, что план действий так и остался планом.

Да, у вас есть определенный прогресс в увеличении количества людей, получающих антиретровирусную терапию. Это было серьезным вызовом, потому что, конечно, Россия в целом сильно отстает по этому параметру от остальных стран. И было очевидно, что дальше уже невозможно отставать настолько сильно. Кроме того, в стратегии звучало слово «профилактика», что не могло не радовать, и на нее даже выделили несколько президентских грантов, хоть и в небольшом объеме.

Однако до сих пор бюджет практически не финансирует соответствующие программы. И, хотя нужно признать, что с тех пор в России улучшилось качество лечения, актуальные результаты по подавлению вирусной нагрузки здесь все еще очень далеки от необходимых для того, чтобы хоть что-то сделать с эпидемией.

— Можно ли заключить, что Россия провалила программу «90-90-90»?

— Да, безусловно. Россия явно не достигнет заявленных целей к концу 2020 года. Небольшой прогресс есть, но он не идет ни в какое сравнение с заявленными параметрами, и я не вижу никаких намеков на то, что вашей стране удастся не то что положить конец эпидемии, но даже хотя бы взять ее под контроль.

— Почему так вышло, на ваш взгляд?

— Тому есть много причин. Во-первых, это вопрос уязвимых групп. Я не вижу никакого прогресса ни в вопросе стигмы, ни в вопросе декриминализации наркопотребителей и секс-работников, ни в вопросе дискриминации геев.

Все это приводит к тому, что у государства нет точных данных об этих группах. Как вы собираетесь строить стратегию, целью которой должен стать контроль над эпидемией, без этих данных? Выходит так, что эти люди просто не существуют. Невозможно ставить цели и задачи по группам, о которых вы ничего не знаете, которые никак не контактируют с системой.

Россия говорит, что на ее территории уменьшается количество новых случаев ВИЧ-инфекции среди наркопотребителей, что главным становится половой путь передачи, то есть весь фокус теперь должен быть на нем, на молодежи и на обществе в целом... Но вообще-то у вас нет никаких оснований так говорить.

— Но ведь есть статистика...

— Да, процентное соотношение новых случаев среди наркопотребителей уменьшается, но если смотреть на абсолютные цифры, а не на проценты, то число новых случаев среди потребителей инъекционных наркотиков у вас не сокращается вовсе. Россия в этой группе имеет стабильно около 45 000 новых случаев в год. И их число не стало меньше.

Причем это цифра невероятная. Совершенно непонятно, как до сих пор это может продолжаться, когда в мире давным-давно придумали, как распространение ВИЧ среди наркопотребителей остановить.

Вы говорите о генерализованной эпидемии, но исследования показывают, что значительный рост случаев передачи ВИЧ половым путем, о котором рапортует ваша статистика, связан с людьми, чьи половые партнеры как раз принадлежат к уязвимым группам. То есть генерализованной эпидемии в России на самом деле нет, она все равно завязана на ключевых группах.

— Если говорить о тех методах, благодаря которым во всем мире удалось сократить распространение ВИЧ среди наркопотребителей, Amfar недавно представил дорожную карту, перечень мер, с которыми они ассоциируют победу над эпидемией к 2030 году. Метадон там является обязательным условием. Есть ли надежда на то, что он появится и в России?

— Я думаю, нет. И здесь мне многое непонятно.

Я знаком с российскими врачами, академиками и журналистами, хорошо понимающими эту проблему и знающими, какой вклад в дело борьбы с эпидемией может внести так называемая стратегия снижения вреда, частью которой, помимо раздачи чистых шприцев, являются и метадоновые программы.

Более того, мне сложно представить, что люди в вашем Министерстве здравоохранения могут не понимать этого. Но что я вижу? Россия из года в год, участвуя во всех международных встречах по наркополитике, непременно выступает с очень жесткой политической позицией относительно нее. Почему?

Мне кажется, потому, что ваша страна выстроила вокруг этого свою политическую идентичность. От которой ей теперь очень сложно отказаться.

Сам министр иностранных дел Лавров высказывается по этому вопросу, хотя наркополитика не имеет никакого отношения к международным делам. Просто Россия привыкла быть оппозицией в этом вопросе.

Россия ссылается на то, что программы заместительной терапии противоречат ее законодательству. Но когда законы идут во вред здравоохранению, гражданам и обществу, разве их не нужно менять?

По стандартам ВОЗ метадон является самой эффективной терапией зависимости. Я встречался со многими русскими специалистами, включая главного нарколога, и они признаются, что после детокса и реабилитации из их пациентов сохраняют трезвость в течение года 40 процентов, в течение трех лет — 10, а более 5 лет — лишь 2 процента. Это же не пойми что!

Есть международные стандарты. Я не понимаю, почему Россия принимает международные стандарты в области вакцинации, но не принимает их в случае работы с наркотической зависимостью или в случае с профилактикой ВИЧ.

Ведь мы во Франции сегодня уже даже не используем формулировку «заместительная терапия», мы говорим «поддерживающая терапия». Так же как, например, инсулин.

Одним словом, к сожалению, в вашей стране в ближайшие годы это не изменится. Но я надеюсь, что, может быть, будут предприняты какие-то шаги в сторону раздачи шприцев. Я знаю, что сейчас в Петербурге уже есть такая программа при государственном центре СПИД. И я надеюсь, что, может быть, удастся сделать ее в Екатеринбурге за счет грантов на профилактику.

— В прошлом году Глобальный фонд ушел из России. Сказать больше, Россия практически выгнала Глобальный фонд из страны. Есть ли надежда на его возвращение?

— В 2010 году Россия заявила о себе как о стране с уровнем достатка выше среднего. То есть она сказала, что сама в состоянии справиться с проблемой ВИЧ и знает, что ей для этого нужно делать.

Она заявила, что Глобальный фонд ей не нужен и, более того, что она вернет уже выделенные ей 210 миллионов обратно. Несмотря на это, до прошлого года фонд продолжал выделять малюсенькие гранты российским НКО, и даже они в масштабах эпидемии имели огромное значение, потому как финансировали ту работу, которую игнорировало государство. В первую очередь работу с ключевыми группами.

Но в последние годы Глобальным фондом было принято решение уходить из региона Восточной Европы. Его позиция, в частности англичан и американцев, под влиянием которых он сейчас находится, заключается в том, что международная помощь должна идти только беднейшим странам.

Страны со средним уровнем достатка должны самостоятельно финансировать свои программы. И в этом есть своя логика. Однако в итоге теперь одно за другим НКО в России вынуждены закрываться. У них нет денег. Фонд ушел, а то, что было написано в национальной стратегии относительно роли гражданского общества, осталось лишь словами на бумаге.

Считалось, что, пока фонд не прекратит финансировать местные НКО, страны, в которых они работают, не будут иметь стимула самостоятельно выделять им деньги. Но вышло все наоборот.

Как только у страны появляются деньги, они идут в первую очередь на инфраструктуру, реформы, дороги, больницы и так далее — и это безусловно важные вещи, но финансирование работы с уязвимыми группами не увеличивается. И в результате в странах, из которых уходит Глобальный фонд, уязвимые группы теперь остаются совершенно без финансирования. Не только в России.

Я думаю, что это ошибка. Хочу заметить, что, когда мы создавали Глобальный фонд в 2001 году, его целью была борьба со СПИДом, туберкулезом и малярией, а не «развитие стран». То есть критерием финансирования был не экономический уровень, а ситуация с эпидемией.

Теперь же выходит так: несмотря на то, что Россия остается единственной страной в Европе, где эпидемия не сокращается, а продолжает расти, именно из нее фонд уходит. Впрочем, я надеюсь, что ситуация все таки как-то изменится и фонд прекратит отступление из региона.

— Но это ведь зависит не только от фонда. Вы думаете, Россия пустит его обратно?

— России нужно понять, что ВИЧ — это проблема глобального здравоохранения. То есть это такая проблема, с которой страна в принципе не может справиться в одиночку.

Нет ничего постыдного в том, чтобы принимать помощь. Более того, нужен открытый разговор, диалог между врачами из разных стран. Сейчас в ведущих международных конференциях российские врачи почти не принимают участия. Будем откровенны: сейчас они работают в таком режиме, что у них нет даже часа лишнего в неделю на то, чтобы сесть и задуматься, правильно ли они лечат пациентов. Но это ненормально.

Также хорошо, чтобы наука, ученые начали участвовать в формировании профильных программ. На сегодняшний день в России программы по ВИЧ разрабатываются Министерством и его экспертами, некоторые из которых, безусловно, талантливые люди, но работать им приходится на базе 4-5 цифр. Число новых случаев, смертность, вирусная нагрузка. И все. Суть же в том, чтобы наука в конечном счете становилась практикой, и пока что в России этого, к сожалению, совершенно нет. И это еще одна причина, по которой России не удалось достигнуть заявленных целей.