«Наша задача — избежать соплей и жалости»

— Вы занимаетесь социальным театром, в вашей труппе участвуют люди с синдромом Дауна. Но что такое социальный театр? Как вы его понимаете?

— Социальный театр — очень широкое понятие. В моем случае это театр, который помогает решать социальные проблемы. То есть искусство не только ради искусства, но и для благих социальных целей. Можно сузить это определение, и назвать то, чем мы занимаемся, инклюзивным или «особым» театром. Но для меня важно, что у нас на первом месте стоит именно социальный эффект, воздействие, которое мы оказываем на зрителя.

— Вы говорите, что в первую очередь ориентируетесь на зрителя. А как вы себе его представляете? Кто, выбирая, куда ему сходить сегодня вечером, пойдет не в кино на новый фильм, а на ваш спектакль?

— Я думаю, что наша аудитория — это молодые люди, которые ходят в современные театры, тот же «Гоголь-центр». Понятно, что и наш театр, и наше общество должны пройти определенный путь, чтобы в особый театр стала приходить рядовая театральная аудитория. Аудитория, которая хочет провести время с удовольствием, а не просто кого-то поддержать, купив билет.

У меня есть хороший пример. Как-то я была в берлинском театре RambaZamba, у него регулярный репертуар, несколько спектаклей в неделю, и почти всегда полный зал. Билеты очень хорошо продаются. Это просто один из городских театров со своим фирменным стилем, с крутыми спектаклями. Да, он немного отличается от остальных тем, что там играют люди с особенностями. Но в этом нет никакой ущербности. Когда люди идут туда, они не понижают планку своих ожиданий.

— И как особому театру добиться полных залов?

— Безусловно, это должны быть очень качественные, классные постановки. Это должны быть спектакли, о которых будут писать критики; спектакли, которые будут приглашать на фестивали. Для этого необходимо и правильное позиционирование, афиши, маркетинг. Такой театр, как наш, дает особенные живые эмоции, которые в другом месте просто не получить. Они открывают в зрителе что-то новое — в первую очередь про него самого.

Иногда наши постановки сложно назвать «новым словом в театральном искусстве», но они предлагают зрителю совершенно уникальный опыт, смыслы, которые зритель не получил бы в обычном профессиональном театре. То есть социальный театр так устроен, что многое в нем компенсируется взаимодействием со зрителем, которое возникает на наших спектаклях.

— Ваша социальная задача помогает работать или все-таки усложняет этот процесс?

— С одной стороны, это сильно ограничивает — надо сделать что-то, что понравится зрителям и вызовет у них определенную реакцию по отношению к людям с синдромом Дауна как к актерам. Эту цель мы все время обсуждаем с творческой группой, но при этом позволяем себе экспериментировать и с формой, и с содержанием.

Для людей с синдромом участие в постановках важно. Театральные практики им очень нравятся, они свойственны их природе и помогают развивать речь, координацию. Очень сильно социализируют, дают им уверенность в себе. Кроме того, они моделируют ситуации, в которых наши актеры в жизни могли бы никогда не оказаться. И это тоже одна из задач, которую преследует наш театр.

За четыре года, которые мы существуем, у ребят была супернасыщенная жизнь: они ездили на гастроли, в том числе международные, они снимались в кино, в рекламных роликах, все время участвовали в каких-то мероприятиях.

— А ваши репетиции существенно отличаются от обычных театральных?

— В каждом театре репетиционный процесс свой, он может радикально отличаться, и для этого необязательно иметь в труппе «особых» актеров. Конечно, специфика есть, и хотя ни у кого из нас нет специального образования дефектолога, и хореографы, и режиссеры, и танцовщики — все ищут к ребятам свой подход, чтобы они могли максимально раскрыться. Чтобы помочь им донести образ, чтобы он не рассыпался. Мой опыт работы с ними похож на работу с детьми — подбираешь простой и очень ясный язык, чтобы донести задачу. Стараешься не усложнять ее дополнительными смыслами. И они гораздо дисциплинированнее и замотивированнее детей.

— Как правило, люди с ментальными особенностями и расстройствами изолированы от общества. Что происходит, когда они прорываются сквозь изоляцию, выходят из нее?

— Разница между теми, кто давно занимается, и новенькими колоссальна. У новичков больше настороженности, неуверенности и скованности. Они не сразу идут на контакт, нужно время на раскачку. А те, кто ходит к нам давно, уже готовы на любой эксперимент — настолько мы вывели их из зоны комфорта.

Плюс многое зависит от родителей, у молодых дети практически с рождения занимаются в разных фондах, принимают участие в каких-то проектах, одним словом, не сидят дома. Конечно, они более развиты. У возрастных родителей дети росли совсем в другое время, и у них планка гораздо ниже.

— На каких площадках вы играете?

— В новом пространстве «Театра Наций», в ЗИЛе, играли на фестивале документального кино посольства Швейцарии, в Музее архитектуры, в «Гараже».

— А билеты продаете или это некоммерческая история?

— Как правило, билеты мы продаем, и все они раскупаются. Недавно мы делали онлайн-показы спектаклей в записи, поскольку из-за карантина все театры закрыты, и продавали билеты по цене в 250 рублей. На каждый показ продали по семьдесят билетов. И это сейчас, когда столько бесплатного и очень качественного контента есть в сети, в том числе и спектаклей. То есть мы стараемся монетизироваться везде, где можно. Отдельным источником дохода являются тренинги.

— Что это за тренинги?

— Это коммуникативные тренинги на двадцать человек, цель которых — собственная прокачка, расширение границ. Руководителям и HR-специалистам это помогает выявить, насколько сотрудники готовы к коммуникации, насколько открыты к взаимодействию друг с другом. Занятия проводит тренер, психолог, а в качестве ассистентов на них работают пять-шесть наших ребят. Через различные практики участники тренингов коммуницируют не только друг с другом, но и с актерами. В конце процедуры психолог помогает это все отрефлексировать.

— А в чем смысл участия в тренинге ваших актеров?

— Они создают пограничное состояние у участников. Помогают встряхнуться, почувствовать себя в нестандартной ситуации, проявить себя. Ребята открывают много нового в участниках. Это позволяет им узнать больше о своих реакциях на других людей.

— Для людей с синдромом Дауна занятия в театре бесплатные?

— Да. Занятия для ребят с синдромом Дауна были бесплатными первые три года и остаются бесплатными сейчас. В этом году мы запустили новую бизнес-модель — платные театральные занятия на базе нашего проекта для детей с особенностями и без. И предложили родителям наших ребят, что они могут по суперльготной цене в 5000 в месяц их тоже посещать. Помимо основных занятий в нашем театре, конечно. Нам важно, что большинство родителей согласились и оплачивают дополнительный абонемент, то есть делают вклад в развитие проекта.

— А сколько у вас сейчас спектаклей и как часто они идут?

— В репертуаре пять спектаклей, стараемся за театральный сезон сделать десять показов. Есть спектакль «Я танцую» — это детская история про обычную девочку, которая не верила в себя, но познакомилась с ребятами с особенностями и отправилась с ними в сказочное путешествие. Возвращается она оттуда совершенно другой. Есть «Безграничные диалоги», где наши ребята играют вместе с актерами «Театра Наций», это смесь детских текстов: Льюиса Кэрролла, Туве Янссон, Сергея Козлова, то есть такой микс из разных диалогов и персонажей. У нас был спектакль про собеседование на получение «вселенского счастья», сейчас работаем над материалом про Стива Джобса. Есть пластический перформанс «Море внутри» — это фантазия, метафора про человека в этом мире.

— С особыми актерами можно ставить только что-то иносказательное и сказочное, или вы можете работать с серьезной драматургией?

— Можем. Границ нет. Просто мне кажется, что наши ребята дико комичные и ироничные, так что мы стараемся делать что-либо сказочное, смешное. В немецком же театре, про который я уже говорила, все актеры с особенностями, и при этом они ставят смесь из Дон Жуана, Мольера и Уэльбека. Спектакли про секс, где в каждой второй сцене оргия. Я не знаю немецкого. Когда я смотрела их, я не понимала ни слова, но понимала, что это очень энергично, кайфово и современно. Там после спектаклей остается ощущение не «доброты сердечной», а очень классной живой энергетики, к которой легко подключаешься.

— В России о людях с особенностями часто говорят особым слащавым, жалостливым тоном.

— Нам это не близко. Наша задача максимально избежать соплей, жалости. То есть мы стараемся от этого абстрагироваться, смещать фокус с жалости на живой интерес, опыт, который получит человек от взаимодействия с нашим контентом.

Когда людей с синдромом Дауна примут в обществе, когда у них не будет никаких проблем, а будет куча возможностей, то и мы будем делать чистое искусство, экспериментировать более свободно. Пока проблемы есть, о них нужно говорить. Но делать это без жалости, а с эмпатией и сопереживанием.

Показательная история с нашим фильмом «Съесть слона». Когда его на стадии монтажа показывали документалистам, все говорили: как же так, у вас не показано общество, как люди от них шарахаются на улице. Но нам было важно показать только истории ребят, их мир. Мы смотрим на них на экране и через минуту забываем, что у них синдром, потому что у них точно такие же проблемы, как и у нас.

— А что это за фильм? Как он появился?

— Мои партнеры по проекту режиссер Юлия Сапонова и продюсер Олеся Овчинникова начали его снимать практически с первых наших репетиций в 2016 году. Сначала задача была — получше узнать ребят и посмотреть на них в кадре. Мы хотели делать какие-то клевые художественные ролики для широкой аудитории, которые будут не про проблему, а про художественные смыслы. Но в итоге эта затея вылилась в настоящий роуд-муви про поездку со спектаклем «Я танцую». В тот момент нас пригласили сыграть его на бизнес-форуме в Женеве. Так все и получилось.

— О чем ваша картина?

— Главная героиня Маша Быстрова попадает в нашу труппу и мечтает стать актрисой, но очень боится сцены. Это картина о том, как она работает со своим страхом, о том, как стать смелее и «съесть слона». Для нее эта поездка в Женеву как раз оказалась таким «слоном».

Это первый российский фильм, где заняты актеры с синдромом Дауна, но мы старались сделать акцент не на этом. Он показывает, что все герои очень разные, что нет никаких ярлыков, у каждого свои проблемы, они все личности. Когда ты все это осознаешь, то уже не можешь навесить единый ярлык на таких людей и им от них отгородиться.

— У фильма был прокат?

Его показали на «Первом канале», то есть он был условно в телевизоре у каждой домохозяйки. И после показа к нам посыпалось неимоверное количество обращений, люди писали, что хотят еще что-то узнать про ребят, про нас. Чем больше будет появляться культуры такого контента, тем быстрее сформируется адекватное здоровое представление о людях и их особенностях. А не вот это: «Солнечные дети, которые лучше нас».

— За последние годы многое изменилось, но, на ваш взгляд, негативное отношение к людям с синдромом еще сохранилось? В чем оно чаще всего проявляется?

— Конечно, сохранилось. Люди по-прежнему отказываются от детей, родившихся с синдромом. Я была в ужасе, когда недавно зашла на всероссийский портал по усыновлению. По моим ощущениям, кажется, каждый третий ребенок был с особенностями.

С другой стороны, стереотипы и разговоры о том, что это все какие-то «солнечные люди», которые «лучше нас», не помогают решить проблемы. Наверное, люди, которые эти слова произносят, таким образом закрывают какие-то свои потребности. Но это никак не работает на то, чтобы помочь особым людям быть встроенными в общество.

Иногда я вижу, как люди толерантны на словах, но в каких-то ситуациях ведут себя максимально нетолерантно и демонстрируют, что сами наполнены стереотипами и фобиями. Был характерный комментарий, когда мы выложили видео, как ребята ездили в Катар. Там была австралийская модель с синдромом Дауна Мадлен Стюарт, и один из наших актеров на видео с ней танцевал за кулисами. Комментарий был такой: «Несчастные дети, зачем все это постить!». В смысле? Кто несчастный? Он вполне успешный чувак, у него нет никаких проблем. Ужас в глазах смотрящего.

И это очень симптоматичный подход. Когда люди впервые сталкиваются с нашими проблемами, они предлагают всякую ерунду: «Давайте исполним какую-нибудь заветную мечту человека с синдромом Дауна». Не надо исполнять заветную мечту! Давайте лучше сделаем так, чтобы родители таких детей не думали: а что будет с моим ребенком, если я умру?

У одного из наших бывших актеров умерла мама. Он оставался с ней в квартире, и скорая, увидев такого парня, отправила его в интернат. На тот момент он был подопечным фонда «Я есть», который его очень долго искал и не мог найти. В итоге Ксения Алферова, соучредитель фонда, его нашла и взяла над ним опеку. Сейчас такая же история с другим нашим актером: у его мамы серьезные проблемы со здоровьем, она звонит мне и говорит: если с ней что-то случится, сын позвонит вам, чтобы его не забрали в интернат.

Он мегакрутой парень, с ним можно ходить, гулять и тусоваться, он ничем не отличается от современной молодежи и достоин жить в самых лучших условиях, которые ему можно предоставить. А если он попадет в интернат, то уже из него не вернется. Мне страшно, когда я слышу такие истории.