«Для кого-то у нас просто нет вариантов»: как Германия борется с ВИЧ среди беженцев

Как появилась ваша организация и как она работает сейчас?

Изначально ее организовала группа ВИЧ-положительных геев, которые боролись за свои права. Но помимо них в этой борьбе участвовали секс-работники и наркопотребители. В результате их объединения и появилась Aids-Hilfe.

Сейчас мы являемся официальной НКО и при этом часть средств получаем от правительства Германии. Надо сказать, что у нас в стране довольно интересная схема распределения ответственности в сфере ВИЧ/СПИДа. Министерство здравоохранения выделяет деньги Федеральному центру просвещения в области здравоохранения, который занимается общей популяцией, в том числе программами по профилактике среди подростков. А наша задача — работа с ключевыми группами: профилактика среди геев, мигрантов и беженцев, секс-работников, потребителей инъекционных наркотиков и людей, находящихся в тюрьмах. Мы не работаем вне этих групп. Но, в отличие от государства, нам намного легче работать с ними, мы — их часть, и нам гораздо проще попасть внутрь того или иного сообщества.

Как именно строится ваша работа с ключевыми группами?

В каждой группе существует свой определенный «язык». И то, как мы говорим, например, с геями, существенно отличается от аналогичного разговора с беженцами. У них разные нужды, и мы работаем с ними разными способами.

Более того, мы стараемся привлечь сами сообщества к исследованию методов организации профилактики и используем такие техники, как картирование, рассказ через фотографии (photovoice), театр и так далее. Эти альтернативные техники позволяют вовлекать людей в наши проекты, даже когда они не говорят ни по-немецки, ни по-английски. С помощью этих методов они могут выражать себя через изображения или рассказывать истории, например, на арабском, которые мы потом сможем перевести и использовать в своей работе. Это своего рода коллективное производство знаний, благодаря которому наши кампании для мигрантов, секс-работников или наркопотребителей фактически разрабатываются самими сообществами, вплоть до самых маленьких элементов, например, открыток. Они сами решают, какие изображения уместны и не будут дискриминационными.

Одно из ключевых направлений нашей работы — это создание платформ для самоорганизации сообществ, площадок, на которых они в перспективе могли бы вливаться и в политическую деятельность. Потому что невозможно осуществлять профилактику ВИЧ, не высказывая своей позиции против криминализации секс-работников и наркопотребителей.

Например, невозможно помогать беженцам без борьбы с расизмом и дискриминацией в стране. Нужно учитывать тот факт, что в Германии проживает 82 миллиона человек, и из них у 24 миллионов есть миграционный бэкграунд. Многие беженцы оказываются в стране нелегально, без каких-либо бумаг. И для этих людей нет никаких лекарств, а это неправильно. Так что мы должны также проводить политическую работу, чтобы у таких людей появился доступ к лечению.

А какова вообще ситуация с доступом к терапии среди беженцев? Легко ли ее получить?

В Германии, по закону, беженец получает страховку, которая дает достаточно ограниченный доступ к сервисам здравоохранения, в частности она включает случаи неотложной помощи и все, что связано с беременностью. В законе есть формулировка: «ВИЧ без должного лечения в перспективе может привести к смерти», благодаря чему эта страховка также распространяется и на антиретровирусную терапию.

Однако если причиной просьбы об убежище была конкретно ВИЧ-инфекция, то необходимо подтвердить, что в родной стране человек не имел доступа к этому лечению. Допустим, если человек прибыл из Сенегала и просит убежища, потому что там у него не было возможности получать лечение, а сам Сенегал при этом говорит, что лечение есть, то мигранта могут отправить обратно.

Но едва ли все беженцы с ВИЧ едут в Германию в надежде получить терапию.

Да. Необходимо понимать, что практически у всех беженцев есть далеко не одна причина, чтобы просить убежища. Никогда нельзя угадать: пустят ли человека с ВИЧ или нет. Многие едут, не зная своего статуса. И чаще всего беженцы переезжают не из-за того, что им нужна терапия. Согласитесь, сложно отказать человеку в убежище из-за ВИЧ-статуса, если в своей стране он в расстрельном списке.

Большинство приезжают по политическим причинам, некоторых преследовали на родине из-за сексуальной ориентации. Из России, например, приезжает большое количество активистов в сфере снижения вреда наркопотребления, которые подверглись преследованию на родине. Когда они у нас подают документы на убежище, то, конечно, им дают лечение, ведь это относится к базовым правам человека.

Что происходит дальше, после просьбы об убежище?

Должны подтвердить ситуацию, по которой они бежали. Без этого многих высылают обратно. Если запрос на получение убежища отклонен, то следующий пункт — депортация. Но все равно многие остаются — не хотят возвращаться обратно. Их сложно судить, ведь, в конце концов, человек имеет право на миграцию. Но тогда они оказываются в очень незавидном положении: нет документов — нет легальной работы и нет легального лечения. К сожалению, мы действительно не можем предложить решения для них. Хоть мы и организовывали протесты, чтобы привлечь внимание к этой проблеме, каждое государство сосредоточено на собственной безопасности, и им нужно знать обо всех, кто живет в стране. Они не хотят создавать какую-либо модель предоставления лечения людям без документов, так как не заинтересованы в том, чтобы те тут оставались.

Конечно, есть некоторые врачи, которые собирают таблетки на свой страх и риск, отдают их людям, но это невозможно делать на постоянной основе. Эти врачи — воистину борцы за права человека, но тем самым они подводят себя под уголовную ответственность. Как вы можете видеть, Германия — очень демократичная и богатая страна, но в то же время для некоторых групп у нас практически нет вариантов. И это большая проблема.

В Германии для профилактики ВИЧ очень широко используется PrEP, а могут ли мигранты получить его?

Уже есть информация, что в будущем его будут официально назначать врачи, но даже сейчас по немецким меркам он стоит очень дешево, около 40—50 евро. Более того, в  Германии есть чек-поинты с бесплатным PrEP для тех, кто не может позволить себе купить его. Однако и тут остается проблема с беженцами, у которых нет документов. Потому что когда ты приходишь в эти чек-поинты, у тебя все равно просят документы, чтобы подтвердить легальность нахождения в стране. Если документов нет, то и PrEP не получишь. Так что это тоже выход не для всех.

Как-то отличается способ информирования о ВИЧ среди беженцев? И в восприятии самих беженцев?

Конечно. Например, простая раздача флаеров совершенно не работает. Большинство из них никогда не возьмет флаер, потому что на нем повсюду написано слово СПИД, они боятся, что на них падет подозрение среди близких даже из-за простого интереса к этой теме. Так что чаще всего они предпочитают искать информацию в интернете.

Или есть наш крупнейший проект, созданный вместе с африканскими церквями. Только в Берлине 118 такого рода приходов. Наши коллеги ходят туда раз в месяц, рассказывают о ВИЧ и профилактике, а также предлагают протестироваться. Однако и там существует проблема: люди просто отказываются принимать лекарства, убеждены, что их за это накажет Бог. И это очень опасно. Специально для таких случаев мы разработали брошюру для африканских пасторов, где говорится буквально следующее: «Ок, Бог дал нам знания, чтобы изобрести таблетки, так что воля господа в том, чтобы вы пили их и молились». И это правда работает, потому что теперь эту идею транслирует пастор.

Лично я не принадлежу ни к одной конфессии, но если вы хотите работать с религиозными людьми, то нужно уважать их веру. Уважение чужого мнения в данном случае — главная причина, почему этот проект успешен, и ВОЗ даже внес его в двадцатку лучших проектов 2018 года.

Вы упоминали альтернативные методы работы с мигрантами, не говорящими по-немецки и по-английски. Что они из себя представляют?

Мой любимый проект это photovoice (разговор через фото), в котором беженцы рассказывают истории про свой опыт, про свои чувства. Эти истории мы собираем, а потом публикуем на нашем сайте и в печатных материалах по крайней мере на 6 языках, включая русский. Это помогает доносить информацию.

Например, история о дискриминации врачом. К немецкому врачу пришел ВИЧ-положительный беженец и сказал: «Я тут недавно и пока не говорю по-немецки, могу только по-английски». Обычно доктора знают, что беженцы не всегда говорят по-немецки, но врач посмотрел на него и ответил: «Все в Германии должны говорить по-немецки». И парень был в шоке. Он шел к врачу за помощью, в итоге был очень расстроен.

А история, изображенная на этой открытке, — моя любимая. Женщинаа носит хиджаб, и ее отправили в местную ВИЧ-сервисную организацию, в которой большинство сотрудников — геи и, соответственно, привыкли к своей же аудитории. И ее там спрашивают: «Извините, а что вы здесь делаете? Арабский магазин через дорогу!». Она начала объяснять, что тоже ВИЧ-положительная, но ей не поверили, просто потому что она была в хиджабе. Она потом еще долго удивлялась: «Такое отношение, только потому что я арабская женщина? Да, я арабская женщина и тоже занимаюсь сексом!». При этом она человек довольно широких взглядов.

А как работаете с театром?

У нас есть две труппы, состоящие из мигрантов, они ездят со спектаклями по лагерям для беженцев. Одна беженка из Алжира с художественным образованием попросила у нас финансирование, и мы вместе с местной академией искусств помогли: теперь к ним приезжает тренер, помогает с постановкой и написанием сценариев. Причем их спектакли основаны на личном опыте актеров. Я сначала переживала, не будут ли они бояться раскрыть свой статус в спектаклях, но они сами сказали: «На сцене мы актеры! И мы можем сыграть кого угодно, Таня».

При этом для постановки они используют изображения, потому что если просто спросить у человека: «Испытывал ли ты дискриминацию или стигматизацию в Германии?», никто не ответит «Да», ведь это неосязаемые понятия, и их порой сложно определить. Но если спросить: «Что тебя расстраивало?», то обязательно расскажут. Мы просим их сделать фотографию того, что их расстроило. И на примере этих фотографий можно говорить о дискриминации.

Одна женщина как-то принесла фото яблока, и вся группа начала смеяться, мол, как яблоко вообще может кого-то расстроить? И тогда она рассказала, что переехала в Германию, будучи беременной, жила в лагере для беженцев. Ей сделали тест на ВИЧ, и он оказался положительным. Тогда беженцам еще давали пакеты с едой, а не деньги на покупку еды, их не спрашивали, что они хотят есть. И каждый день в этом пакете было яблоко. У нее на родине не росли яблоки, и она мечтала их попробовать, но вот она ест яблоки каждый день, на протяжении 5 месяцев. В итоге она попросила дать ей хоть один банан, но на следующий день вновь принесли пакет с яблоком. Эта история — хороший пример структурной дискриминации. Хотя эта женщина никогда бы не сказала, что ее таким образом дискриминировали. Сейчас труппе уже десять лет, и они действительно пользуются успехом.

Наша работа состоит из множества направлений: у нас есть учебные программы равных консультантов для мигрантов, собственное медиа, мы создаем сайты для каждой уязвимой группы, делаем антидискриминационные кампании. Это все и есть профилактика в гораздо более широком и инклюзивном смысле.