Почему в России не смягчают наркополитику? Интервью с юристом Арсением Левинсоном

— В прошлом году вы говорили нашему сайту, что в учреждениях ФСИН 27 % осужденных мужчин и 39 % женщин сидят по наркотическим статьям. А что сейчас? Этот процент изменился?

— Положительной динамики нет. В последние годы эти цифры стабильные. При этом на 100 % они реальность не отражают. Как правило, по ФСИН эту статистику собирают сами заключенные, и она может быть не точна. В исправительных колониях вообще значительную часть работы за сотрудников выполняют осужденные. Например, задача переписать всех осужденных колонии и заполнить какие-то статистические формы — сажают зэка, и он заполняет. У человека может быть несколько статей, например, одна за наркотики, а другая за кражу. И его могут посчитать как сидящего за кражу, хотя на самом деле он сидит по наркотической статье. Но мы понимаем, что 30 % — это самая минимальная оценка.

— Из-за чего такой огромный процент и почему он никак не меняется?

— Потому что последние шестнадцать лет антинаркотическое законодательство в России только ужесточается. Не было ни одной утвержденной инициативы, которая бы смягчала ответственность. Бесконечные ужесточения, неадекватные сроки и достаточно жесткая правоприменительная практика по этим статьям привели к тому, что люди, сидящие по наркотическим статьям, — это самая многочисленная категория осужденных. За наркотики сидит больше людей, чем за кражу, за убийство и за все другие преступления.

К этому приводят три фактора. Первый — очень большие сроки за сбыт наркотиков. Если один человек передал другому один грамм мефедрона или даже только планировал передать, то вполне может получить восемь-девять лет лишения свободы. За убийство человека при этом могут назначить меньше шести лет. Второе — в уголовном кодексе есть дискриминационные нормы, которые затрудняют условно-досрочное освобождение людей, осужденных по наркотическим статьям. Если за убийство, грабеж, кражу в крупном размере или другое тяжкое преступление, не связанное с наркотиками, можно освободиться по УДО, отбыв половину срока, то за наркотики — только после трех четвертей срока. Примерно так же обстоят дела и с зачетом срока содержания в СИЗО. Для осужденных за тяжкие или средней тяжести преступления есть кратный расчет: один день в СИЗО — за полтора или два дня лишения свободы в зависимости от режима. Но для осужденных за наркотики вообще не предусмотрено кратного зачета.

Третье — стигматизация. Правоприменительная практика, которая говорит, что если ты сидишь за наркотики, то даже не думай, что можно освободиться по УДО или изменить режим. Это маргинализированная группа осужденных. Им, как правило, сложнее добиться смягчения режима и наказания.

— В прошлом году вы участвовали в написании законопроекта по смягчению 228 статьи. Почему его завернули?

— Изначально в 2015 году примерно такой же законопроект предложил не кто иной, как экс-директор ФСКН Иванов. После чего Путин даже дал поручение, что надо изменить категорию тяжести части второй 228 статьи. Но потом наркополицию ликвидировали, а мы продолжали заниматься тем, чтобы это поручение было исполнено.

В рамках Экспертного совета при Уполномоченном по правам человека мы подготовили соответствующий законопроект и добивались его рассмотрения. В результате Татьяна Москалькова направила его в рабочую группу Госдумы по совершенствованию антинаркотического законодательства. На заседании рабочей группы его поддержали все заинтересованные силовые ведомства: МВД, генеральная прокуратура, не возражали ФСБ, ФСИН, Верховный суд дал положительный отзыв.

Его поддержали депутаты Единой России из Комитета по государственному строительству и законодательству, некоторые сенаторы из Единой России. Его подписала группа депутатов и сенаторов во главе с Брыкиным и Крашенинниковым и направила в Правительство для получения отзыва. Если бы правительство дало тогда положительный отзыв, его бы внесли в Государственную Думу.

— И что случилось?

— Дело Голунова и двухнедельная наркооттепель, а также последовавшее за нею бурное обсуждение в обществе проблем наркополитики и произвола полиции. Вся та история закончилась выступлением президента и заявлением, что никакой либерализации не нужно, а надо просто создать отдельные правоохранительные ведомства, которые будут следить за наркополицией. То есть полицию, которая будет следить за наркополицией. После слов Владимира Путина правительство дало немотивированный абсурдный отзыв, что законопроект не поддерживает.

— А какая была мотивационная часть?

— Буквально на абзац, что все это не нужно, так как не повлияет на правоприменительную практику, мол смягчение уголовной ответственности не повлечет меньшего произвола. Хотя на самом деле законопроект был связан не с произволом, по типу того, с которым столкнулся Голунов, а с принципиальной неадекватностью уголовного закона. То есть с гораздо более общей проблемой.

Но на фоне широкого обсуждения конкретного случая, произошедшего с журналистом Голуновым, в органах власти дискуссия и профессиональное обсуждение уступили место популизму. Политическое руководство, оценивая ситуацию, посчитало, что популистская позиция найдет больше поддержки в обществе. Вот эта наркофобия, война с наркотиками — и никакой либерализации.

— В чем была суть законопроекта?

— Суть была в том, чтобы вторая часть 228 статьи — хранение в крупном размере — была перенесена из тяжких преступлений в категорию преступлений средней тяжести. И наказание по ней было бы не до десяти лет, как сейчас, а до пяти лет лишения свободы.

Судебная практика показывает, что суды часто не пользуются репрессивным потенциалам действующей нормы и дают три-пять лет. То есть закон предусматривает большее наказание, чем существует в практике. Но люди, осужденные по этой статье, все равно не могут освободиться условно-досрочно. Потому что для тяжких преступлений это не предусмотрено. По той же причине человек, осужденный по ней в первый раз, с высокой вероятностью получит реальный срок вместо, например, условного наказания с возложением обязанности пройти лечение. Средняя тяжесть дает гораздо больше альтернатив для наказания в виде лишения свободы, чем предусмотрено сейчас.

— То есть статус этой статьи и становится отчасти причиной того, что наши тюрьмы переполнены такими осужденными?

— Да. Если человек впервые привлекается, очевидно, что адекватно ему назначить наказание, не связанное с лишением свободы. Не ломать ему жизнь. Но примерно в половине случаев суды, руководствуясь тем, что это тяжкое преступление, назначают реальный срок. Его можно получить просто за хранение нескольких разовых доз: полутора граммов амфетамина или трех граммов героина. Если бы наш законопроект был принят, то примерно 15 000 человек за 2019—2020 годы не были бы посажены на три года фактически за употребление наркотиков. Впрочем, у меня еще есть некоторый оптимизм, что пройдет время и эти изменения примут.

— При этом регулярно появляются инициативы по дальнейшему ужесточению наркополитики. В том числе власти собираются сажать россиян в тюрьмы за так называемую «пропаганду наркотиков».

— Пока инициативы президента по ужесточению ответственности за пропаганду, кстати, тоже не реализованы. Они даже не внесены в Госдуму. Один такой законопроект, подготовленный МВД, был опубликован еще в декабре, он прошел общественные обсуждения. В нем предлагают ввести административную преюдицию: если человека один раз привлекли к административной ответственности за пропаганду, то, если в течение года он еще раз оказался уличен в ней, его можно будет отправить в тюрьму уже по уголовной статье и сроком до двух-трех лет.

Этот же законопроект предлагает повышенную уголовную ответственность за «склонение к употреблению наркотических средств с использованием интернета» с наказанием до десяти лет лишения свободы.

— Недавно обнародовали приказ МВД, что именно будет считаться пропагандой наркотиков в сети. Там есть такой пункт: «Публикация информации, которая вызывает интерес к изготовлению, хранению и использованию». Что это вообще такое? Как статья или пост может не вызывать интереса к чему-либо, чему она посвящена? Зачем тогда вообще такую статью публиковать?

— Да, это приказ МВД о критериях, по которым они будут признавать информацию пропагандой и блокировать. Он не подразумевает уголовной ответственности, только блокировку сайта. Пункт, про который ты говоришь, — действительно странный. Тут уже никаких ограничений нет: чиновник может любую информацию признать «вызывающей интерес» и заблокировать сайт. Нет никаких гарантий и страховок от злоупотребления. Особенно учитывая, что оценивать «интерес» будет даже не эксперт, а просто сотрудник МВД.

— Если этот приказ вступит в силу, то фактически будет запрещена любая информация в сети, любой текст про наркотики?

— Справедливости ради, она и сейчас запрещена. Мы это видели на практике, любой текст может быть признан «пропагандой с формированием положительного образа» и заблокирован. В Челябинске, например, СМИ привлекли к ответственности за пропаганду за то, что они просто написали о легализации марихуаны в Голландии и Калифорнии. Объективная информация, которую журналист довел до читателей. Но уже одного этого оказалось достаточно, чтобы привлечь автора к административной ответственности и временно заблокировать издание.

— Возвращаясь к делу Голунова. Тогда много говорили о специфических проблемах не только с фальсификацией уголовных дел, но и с их квалификацией. Как вообще у нас доказывается хранение, приготовление и распространение? Чтобы доказать распространение, нужно ведь человека взять с поличным на месте преступления?

— Очень точный вопрос. Дело Голунова показывает, что можно легко вменить покушение на сбыт практически любому. Для примера: когда один человек стреляет в другого, но не попадает, это считается покушением на убийство. Также и с покушением на распространение наркотиков. Как будто человек сделал все, чтобы их распространить, но у него не получилось, потому что его действия пресекла полиция.

Как правило, такие дела заводятся на основании весьма скудных доказательств. Так происходит, потому что стандарты доказывания у нас минимальны. Суды привыкли к стандартному набору доказательств, достаточному, чтобы обвинить человека в покушении на сбыт, и никак их серьезно не проверяют.

Типичная ситуация безотносительно Голунова выглядит так: человек хранил наркотики для личного потребления, но не собирался их распространять. И тут в суд приходит оперативник и говорит: у нас была оперативная информация, что этот человек намеревался сбыть данные наркотические средства. Как правило, в России суд даже не пытается выяснить, что это за информация, была ли она на самом деле, каким образом она была получена.

Судья просто пишет: «Нет оснований не доверять сотруднику полиции». И выносят приговор. Получается, единственное доказательство, необходимое для того, чтобы отправить человека в тюрьму, — это слова сотрудника полиции. В качестве вещественных доказательств судье предъявляются, например, пакетики-зиплоки, в которых обычно хранятся пуговицы, наушники, и весы. Точно таких же пакетов может быть полно дома и у самой судьи. Но ее это не смущает.

В уголовно-процессуальном кодексе есть норма, что приговор не может быть основан на предположениях. Но в данном случае он выносится именно на основании произвольного предположения, что данные пакетики были предназначены именно для фасовки наркотиков.

В этом году председатель Верховного суда Лебедев объявил, что пленумом суда будут выпущены новые разъяснения по судебной практике по делам о наркотиках. Есть надежда, что уточнят профильное постановление с разъяснениями по всем составам антинаркотических статей, в частности, уточнят, что считать покушением на сбыт, а что хранением. Нынешние разъяснения вводят очень низкий стандарт доказывания указанных составов. Предоставленная уголовно-процессуальным законом свобода в оценке таких доказательств, к сожалению, приводит к обвинительному уклону в рассмотрении дел.

— То есть сейчас почти все дела по наркотикам идут с очень слабой доказательной базой?

— Да. В половине случаев кроме голословных утверждений оперативника и пустых пакетиков вообще ничего нет. Приговоры выносятся на основании исключительно косвенных доказательств и дополняются признательными показаниями самого обвиняемого, которые легко выбиваются оперативниками, все мы знаем, как.

— Как должны выглядеть такие дела в идеале? Как это должно быть правильно устроено?

— Если дело касается именно сбыта, нужно проводить проверочную закупку. Но сейчас это не всегда можно сделать, поскольку зачастую наркотики распространяются через интернет, вещество оставляется в закладке, то есть самого акта передачи из рук в руки как такого не происходит.

Для того чтобы доказать подобное преступление, нужно вести долгую оперативную работу, выявлять соучастников, потом проводить технические экспертизы с данными мобильного телефона, компьютера, из которых следовало бы, что человек делал закладки, сообщал их координаты, фотографии, описания и мест и так далее. Для наших оперативного все это слишком сложно. Проще поймать рядового потребителя и вменить ему распространение на основании лишь того, что у него дома весы.

— Но ведь и проверочная закупка может иметь характер провокации. Никому продавать не собирался, оперативник под прикрытием его «упросил» — и вот парень из потребителя превратился в распространителя.

— В идеале перед закупкой надо доказать причастность человека к наркоторговле. То есть еще до закупки у оперативников должны быть основания полагать, что он занимается распространением наркотиков. Это могут быть данные различных оперативно-розыскных мероприятий: прослушка телефона, наблюдение, показания сообщников. Но для этого надо работать, фиксировать, документировать, наблюдать, и только потом получать у начальства разрешение на операцию.

Здесь, как ты верно заметил, есть очень тонкая грань между легально проведенной закупкой и подставой, провокацией. Чтобы исключить провокацию, оперативнику нужно задокументировать преступную деятельность лица, если говорить казенным языком. Но оперативники этого не делают — это слишком хлопотно, да от них этого попросту и не требуют. Начальники не контролирует их деятельность, а значит, и не надо ничего предметно доказывать.

По факту: задерживают потребителя на улице, который купил наркотики бесконтактным способом. Ему говорят: хочешь на свободе остаться, крутись как-нибудь. И он звонит по друзьям, убеждает кого-то встретиться с ним...

— И привлекают как сбытчика.

— Да, но это абсолютный бред. Очевидно, что он оказывает помощь не в распространении наркотиков, а в их приобретении человеку, который его об этом попросил, и делает это в результате провокации. Помощь в приобретении наркотиков может быть тоже наказуема, но это явно не сбыт. И это должен быть совсем другой срок. Но в нашей практике вообще не разделяют хранение и покушение на сбыт, помощь в приобретении и помощь в сбыте.

— Когда закупка подстроена, ее можно оспорить и опротестовать?

— Есть разъяснение Верховного суда и практика ЕСПЧ, которые указывают, что проверочная закупка, проведенная без достаточных доказательств, оснований, является недопустимым доказательством. Судья должен выяснять, были ли основания для проведения проверочной закупки в отношении конкретного человека. Но наши судьи этого практически никогда не делают. Так что в теории это можно оспорить, но фактически очень редко суды это позволяют.

— Еще про фальсификации — насколько часто полицейские «довешивают» или «досыпают», чтобы человек точно сел?

— Это системная история, когда фальсифицируют количество изъятых наркотиков, чтобы оно составило значительный либо крупный размер. Например, шесть граммов марихуаны считаются еще незначительным размером, за это административная ответственность до пятнадцати суток или штраф. А свыше — уже значительный, то есть за хранение и приобретение вещества в таком объеме уже наступает уголовная ответственность.

Когда полиция задерживает человека с наркотиками, она, конечно, заинтересована «срубить палку», и если даже у человека пять граммов той же марихуаны с собой, то, скорее всего, оперативники ему просто досыплют до уголовной статьи.

Алексей Кнорре из Института проблем правоприменения сделал интересное исследование об этом. Он получил статистические данные прокуратуры, где полицейские фиксируют определенные обстоятельства по каждому факту выявленного преступления. Среди прочего там была информация, с каким размером наркотического средства был задержан человек. Если верить полицейским протоколам, наркопотребители почему-то почти всегда носят с собой ровно чуть больше, чем количество, установленное законом для признания дозы значительным или крупным размером.

То есть, по данным МВД, это всегда почему-то шесть с половиной граммов. Не пять, не четыре, не два, не десять, а именно шесть с половиной. В случае с героином — крупным размером считается 2,5 грамма, так что у потребителей всегда изымается почему-то 2,7 грамма. Ни больше, ни меньше. С точки зрения социологии такое поведение людей не может быть объяснено какими-то рациональными причинами. Но эти цифры косвенно подтверждает, что в полиции фальсифицируют изъятые вещественные доказательства.

— А что они подсыпают? Такой же наркотик? Откуда они его берут?

— Досыпают, как правило, любой нейтральный наполнитель: петрушку в марихуану; в героин — тальк, сахар или анальгин.

Это происходит из-за полной бесконтрольности в деятельности оперативников. Когда они задерживают человека и изымают у него наркотики, то процессуально их сразу не оформляют. По идее, должно быть так: человека задерживают, тут же на месте вызывают понятых, упаковывают наркотическое средство, скрепляют пакетик подписями понятого и самого задержанного и тут же отправляют на экспертизу в независимую лабораторию.

У нас человека задерживают, несколько часов возят на машине или прессуют в отделе полиции, при этом наркотики у него уже изъяты и с ними можно сделать что угодно. Если бы вес наркотика определялся по массе чистого вещества, то такой способ фальсификации дел был бы затруднен. Но российское законодательство позволяет вносить в протокол массу смеси и на основании этого говорить о размере изъятого вещества.

Любопытно, но мы делали запросы в экспертно-криминалистические центры, могут ли они в принципе определить количество вещества в смеси. И они нам отвечали, что не могут: потому что у них нет стандартного аналитического образца. Есть два способа определения количества наркотического средства. Либо с помощью аналитического стандартного образца, либо через специальную методику, которая рассказывает, как можно определить без образца. Но такая методика есть не для всех наркотиков. И даже если бы правоохранительные органы или суды такую экспертизу захотели провести, то в России они сделать этого не смогли бы.

— С весом наркотиков есть еще один любопытный момент. По сути, практически всегда минимальный объем продажи вещества уже выше порога значительного. То есть что бы человек ни приобрел, даже по самому минимуму, он в любом случае попадает на уголовку.

— Да, так происходит по большинству наркотиков. Героин по закладкам сейчас продается не меньше трех граммов, а это уже значительный размер. Амфетамин, мефедрон распространяются по одному грамму, но значительным порогом считается 0,2 грамма, а больше одного грамма — это уже крупный. Таким образом, человек не может приобрести наркотики и употребить их, не совершая уголовного преступления, нельзя отделаться административным. Зачастую его действия сразу будут считаться тяжким преступлением — до десяти лет лишения свободы.

Ну, это как покупать алкоголь по рюмке пива. Какой смысл идти за рюмкой пива и сколько раз тебе нужно сходить, чтобы получить опьянение? То есть стоит, кроме всего прочего, говорить о пересмотре размера разовых доз и объемов, по которым полицейские квалифицируют тяжесть преступления.

Формально употребление наркотиков в России не является уголовным преступлением. Это административная статья. Но и тут есть свои подводные камни. Например, если вы сами не употребляете, но гости, которые к вам приходят домой, балуются какими-то веществами, если полиция докажет, что вы занимались этим неоднократно, это может быть квалифицированно как «предоставление помещения для употребления наркотиков». И это уже уголовная статья.

— А какой за это срок?

— Такой же, как за организацию притона. Преступление средней тяжести, до трех лет лишения свободы.

— Опишите социальный портрет осужденного в России по наркотическим статьям? Кто это?

— Если мы говорим про осужденных за хранение и приобретение, то подавляющее большинство — это люди до тридцати лет. Основная категория — даже до двадцати пяти лет. Это около 80 % всех осужденных. То есть это молодые люди, студенты, учащиеся, которые чаще всего лишь эпизодически в рекреационных целях потребляют наркотики.

Как правило, это социализированные люди, они работают, учатся. И именно они составляют те самые десятки тысяч осужденных. Им ломают жизни. Ведь проблемы с судимостью — это отдельная важная тема, потому что судимость, как клеймо, ставится вообще на всю жизнь, и оно никак не смывается. Неважно, погашена она или нет.

— А кого чаще осуждают за сбыт?

— Это кладмены. Если говорить о социальных категориях, то это чаще всего люди, которые хотят подзаработать и из-за своей неопытности и глупости, отсутствия жизненного опыта решают, что вполне нормально работать закладчиком. Как правило, это тоже очень молодые ребята.

Сейчас вообще подавляющее большинство осужденных за сбыт — это самые низкоуровневые частники, которые занимают самую низшую ступень в распространении наркотиков. По оценочным данным, они, конечно, расходный материал. Настоящий наракобизнес их эксплуатирует и легко ими жертвует. Получается, что все в выигрыше: одни и дальше могут получать деньги, набрав новых подростков, а вторые продемонстрировать начальству статистику раскрываемости.

— Ты сказал, что у тебя есть надежды по поводу гуманизации наркополитики. Но за много лет в нашей стране вообще не было послаблений в этой области. Почему теперь они могут возникнуть?

— Мне кажется, что дискуссия, связанная с делом Голунова, хоть она и стоила нашему законопроекту будущего, все-таки возымела позитивное влияние. Ее отголоски можно увидеть и в том, что удалось поднять тему неадекватности антинаркотического законодательства. Сейчас общим местом является то, что все усилия полиции направлены не на снижение доступности наркотиков, а просто на бессмысленные тупые репрессии, палочную систему, которая обходится стране в десятки тысяч загубленных жизней. Об этом говорят даже не либеральные или правозащитные организации, а люди, близкие к власти. Что вселяет надежду. Власть не гомогенна, там есть очень разные люди, в том числе и те, кто понимает необходимость хотя бы каких-то корректировок.

— Даже из ФСИН некоторое время были позитивные намеки.

— Да, но там о недостатках наркополитики и необходимости заместительной терапии предпочитают говорить только тогда, когда уже знают, что их скоро уволят с должности. Есть такая закономерность: когда судья уходит на пенсию, своим последним решением он часто выносит оправдательный приговор, на который в иной ситуации не решился бы. Чисто для себя, «для души». Терять-то уже нечего — за излишнюю мягкость не накажут. Вот и тут похожая ситуация.

— А кто вообще из ведомств сейчас на стороне добра? Кто заинтересован в гуманизации наркополитики?

— Среди ведомств никого. Если мы говорим про более рациональный подход или гуманизацию, то ведомства такую позицию не занимают. Только отдельные чиновники. Вот сейчас я был в Санкт-Петербурге на семинаре, который делает фонд «Гуманитарное действие». Они проводят его совместно с прокуратурой петербургской.

На семинар приходил фактически главный прокурор по наркотикам в городе. Он активно поддерживал применение альтернатив лишению свободы для наркопотребителей. Говорил, что да, деятельность полиции должна быть направлена не против потребителей, а против наркоторговцев, наркобизнеса. Но это его частное мнение, а не мнение ведомства. Есть еще главный нарколог Минздрава Евгений Брюн. Но это единичные голоса, и их совсем не слышно в общем хоре.

— Ну, Брюн регулярно публично высказывается против заместительной терапии и так далее...

— В кулуарах заместительную терапию многие наркологи поддерживают. И если честно, то она у нас частично в некотором виде даже может применяться, но не с помощью метадона и бупренорфина, а с помощью трамадола. Даже на сайте МНПЦ наркологии, который возглавляет Брюн, пишут, что при беременности заместительная терапия улучшает исход для матерей и младенцев.

— Почему именно для них?

— Для беременных женщин невозможно абстинентное лечение. Чтобы сохранить беременность, возможна только заместительная терапия. Еще сложно спорить с тем, что для лечения туберкулеза у наркозависимых нужно с помощью заместительной терапии снимать абстинентный синдром, иначе они перестают лечиться. То же самое и с приверженностью к лечению ВИЧ. Это не только вопрос гуманного отношения к людям, употребляющим наркотиками, но и интересы общества, его защиты от распространения тяжелых заболеваний.

— Он же, если мне не изменяет память, был сторонником замены уголовного наказания лечением для наркопотребителей, если их преступление связано с наркотиками.

— Именно так. С подачи Брюна у нас уже немного применяется такой механизм в Москве. В законодательстве этот подход внедряется с 2013 года, и уголовный кодекс предусматривает освобождение от наказания, если подсудимый берет на себя обязанность пройти лечение. Но работает механизм плохо.

Есть проблема во взаимодействии ведомств. Между МВД, судом и медицинскими или социальными организациями на данный момент нет никакой коммуникации. В конвейере репрессивного судопроизводства просто нет связки с медико-социальными службами, чьи социальные работники должны при рассмотрении дела привлекаться судом.

Одно время своеобразным буфером в этом вопросе была наркополиция, чья деятельность вызывала множество нареканий, но, когда ФСКН ликвидировали, процесс встал окончательно. И это несмотря на то, что президент уже дважды поручал определить в правительстве орган, который будет заниматься координацией этого вопроса. Но его до сих пор нет.

Сейчас где-то в 3 % случаев, когда люди осуждаются за наркотики, используется механизм лечения вместо наказания. Но тут есть еще одна проблема: очень часто человеку не требуется ни лечения, ни реабилитации. В тюрьмы нередко попадают люди, употребляющие эпизодически. Им даже диагноз экспертиза не ставит. У них нет никакой зависимости. Что с ними делать? Безусловно, для них должны быть другие механизмы, профилактические мероприятия, социальное сопровождение, меры, исключающие уголовное наказание.

— Употребление наркотиков было декриминализовано в 1994 году. Это был беспрецедентный шаг по гуманизации уголовного правосудия. Многие теперь говорят, что именно он привел к росту потребления, героиновой волне 90-х. Это так?

— Уголовная политика и уголовные наказания на уровень потребления наркотиков в обществе не влияют. Это научно доказано, об этом говорят все серьезные криминологи и специалисты. Причины злоупотребления наркотиками — медицинские, социальные, экономические. А жестокие уголовные репрессии только ухудшают ситуацию.

Сейчас количество употребляющих наркотики людей в России оценивается в пять миллионов человек. Они каждый день, раз в неделю, в месяц или в квартал употребляют, приобретают наркотики, то есть совершают десятки, если не сотни миллионов преступлений. Каждый год привлекается к ответственности за такие действия примерно 70 000 — 100 000 человек. Это очень незначительный процент. И понятно, что криминализация никак не влияет на само явление. Уголовная ответственность за употребление наркотиков не решает задачи общий превенции, то есть предостережения от совершения таких действий. Потому что цели общей превенции могут достигаться только при неотвратимости наказания, к чему даже приблизиться невозможно.

Да, в 90-е действительно был всплеск употребления наркотиков, очень заметный. А потом был спад. Но все это не благодаря действиям полиции — а из-за социально-экономических изменений в обществе. У людей появилось к концу 90-х больше возможностей реализоваться в обществе. Соответственно, и потребление сократилось.